Страсти по Лейбовицу. Святой Лейбовиц и Дикая Лошадь
Шрифт:
«Счастливый?» — слово застряло у Чернозуба в мозгу, но он не мог найти ему объяснения.
До него смутно доносились слова благодарственной молитвы — ужин кончился. Монахи столь же бесшумно покинули трапезную, в которой остались только члены трибунала. На этот раз Чернозуб обрел смелость смотреть на них, но никто, даже Крапивник и Поющая Корова, не бросили взгляда в его сторону, проходя мимо. За последним человеком закрылась дверь. Слушание возобновилось.
Вскоре дверь снова открылась. Кто-то вышел и остановился. Подняв глаза, Чернозуб увидел веснушчатое лицо, седеющие рыжеватые волосы и отблеск пурпура. На
— Ваша светлость! — хрипло произнес Чернозуб и снова попытался поклониться.
— Садись. Ты еще не оправился. Я хотел бы минутку поговорить с тобой.
— Конечно, милорд.
Чернозуб остался стоять, но кардинал, сев на скамейку, потянул его за рукав рясы, заставив присесть рядом.
— Насколько я понимаю, у тебя сложности с послушанием.
— Это правда, милорд.
— Всегда ли так было?
— Я… я не уверен, милорд. Думаю, что да, всегда.
— Ты начал с того, что убежал из дому.
— Я думал об этом, милорд. Но, оказавшись здесь, я пытался подчиняться. Сначала.
— Но ты устал от порученной тебе работы.
— Да. Мне нет прощения, но так и есть.
Кардинал перешел на диалект Кузнечиков, в котором чувствовался акцент Зайцев.
— Мне говорили, что ты свободно говоришь и пишешь на нескольких языках.
— Похоже, что неплохо справляюсь с ними, ваша светлость, если не считать, что мне плохо дается древнеанглийский, — на том же наречии ответил он.
— Ты же знаешь, что большинство существующих сегодня языков как минимум наполовину основаны на староанглийском, — сказал кардинал, переходя на язык Скалистых гор. — Только произношение менялось, смешиваясь с испанским, а некоторые видят и примесь монгольского, особенно в наречиях Кочевников. Хотя эти мифы о нашествии заморских орд вызывают у меня сомнения.
Замолчав, кардинал погрузился в раздумья.
— Как тебе кажется, смог бы ты послушно служить кому-то переводчиком? Это не значит, что тебе придется часами корпеть над столом с бумагами, но ты должен переводить письменный текст так же свободно, как и устный.
Чернозуб еще раз вытер лицо ватой Вушина и заплакал. Кардинал не мешал ему тихонько всхлипывать, пока Чернозуб не взял себя в руки. Не это ли имел в виду Левион, когда оборонил слово «счастливый»?
— Например, как тебе кажется — смог бы ты подчиняться мне?
У Чернозуба перехватило горло.
— Что толку в моих обещаниях? Я нарушил все свои обеты, кроме одного.
— И что же это за единственный обет, если ты не откажешься рассказать мне?
— Я никогда не был близок ни с мужчиной, ни с женщиной. Хотя когда я был ребенком… — возмущенное лицо Торрильдо всплыло в памяти при этих словах, но он отверг попытку самообвинения.
Красный Дьякон расхохотался.
— Значит, ты в одиночку нарушаешь обет целомудрия? — но, увидев, как изменилось лицо Чернозуба, торопливо добавил: — Прости мне эту шутку. Я серьезно спрашиваю тебя — хочешь ли ты навсегда покинуть это место?
— Навсегда?
— Ну, по крайней мере, на очень долгое время, какие бы причины ни выдвигал орден, если захочет заполучить тебя обратно и ты сам этого захочешь.
— Мне некуда деваться, милорд. Поэтому
— Аббат отпустит тебя вместе со мной в Валану, но ты должен пообещать мне беспрекословное подчинение, а мне придется поверить твоему обещанию. Ты еще не обретешь статус мирянина. Ты будешь моим слугой.
И снова Чернозуб разразился слезами.
— Итак, теперь или никогда, — сказал кардинал.
— Обещаю, — задохнулся Чернозуб. — От всей души обещаю повиноваться вам, милорд.
Коричневый Пони встал.
— Прости — что значит «от всей души»? Тебе не будет позволено решать за себя. В таком случае ты даешь неполноценное обещание. Нет, так не пойдет, — он направился к дверям трапезной.
Рухнув на пол, Чернозуб пополз за ним, хватаясь за подол кардинальской сутаны.
— Клянусь, как перед Богом, — задыхался он. — Пусть Святая Богоматерь отвернется от меня, пусть все святые проклянут меня, если я нарушу обещание. Я обещаю повиноваться вам, милорд. Обещаю!
Кардинал бросил на него презрительный взгляд.
— Хорошо. В таком случае вставай и иди со мной, брат Подхалим. Вот сюда. Дай-ка руку. В эту дверь. Встань лицом к ним, Чернозуб. Итак…
Дрожа, как в лихорадке, Чернозуб вошел в трапезную, сделал несколько шагов к столу аббата, увидел их лица и потерял сознание.
Он пришел в себя от звука голоса, говорившего: «Когда он очнется, дайте ему вот это, отче». Это был брат-хирург.
— Хорошо, идем глянем на других пациентов, — сказал настоятель Олшуэн.
— Я уже очнулся, — произнес Чернозуб, в свете канделябра увидев, что он единственный обитатель палаты на троих.
Брат-хирург вернулся к его постели, пощупал лоб и протянул стакан зеленовато-молочной жидкости.
— Что это?
— Вытяжка из коры ивы, тинктура листьев конопли, маковый сок, алкоголь. Ты не так уж и болен. Завтра, если хочешь, можешь возвратиться в свою келью.
— Нет, — возразил настоятель. — Мы должны привести его в полный порядок, чтобы через три дня он смог двинуться в дорогу. В противном случае мы будем возиться с ним, пока не представится очередная оказия в Валану, — он повернулся к Чернозубу, голос у него был холодным. — Ты останешься здесь. Еду тебе будут приносить. Ты не будешь говорить ни с кем, даже со старшими. Если кто-то из братьев заболеет и ему понадобится одна из этих коек, ты вернешься в свою келью. Когда ты покинешь нас, возьмешь с собой свой требник, четки, туалетные принадлежности, сандалии и одеяло, но обменяешь его у послушника. Ты будешь находиться в полном распоряжении своего благодетеля, кардинала Коричневого Пони, без вмешательства которого ты был бы отлучен от церкви и изгнан из ее лона. Это ясно?
Чернозуб, глядя на человека, который в юности был его учителем и защитником, лишь кивнул.
— Тебе есть еще что сказать нам?
— Я хотел бы исповедаться.
Настоятель нахмурился, готовый отрицательно покачать головой, но потом сказал:
— Подожди, пока медицина не разрешит. Я поговорю с его преосвященством Джарадом.
— Могу ли я в таком случае попросить вашего благословения? — еле слышно произнес Чернозуб.
Олшуэн застыл на месте, полный гневной нерешительности, но затем прошептал: «Благословляю тебя во имя Отца, и Сына и Святого Духа», — начертил в воздухе крест и ушел.