Страж. Тетралогия
Шрифт:
Дети все так же сидели на кровати, смотрели на нас как маленькие волчата.
— Есть пара дукатов? — спросила она.
Я достал из кошелька все, что было, положил на стол.
Она собралась уходить, когда старший сказал:
— Это не вернет наших братьев.
— Не вернет, — согласилась колдунья. — Но и не даст вам отправиться за ними.
— Ты не будешь нас убивать?
— Я не убиваю детей. Обычно, — помолчав, закончила она.
— Когда-нибудь мы вырастем и…
— И надеюсь, у вас хватит мозгов понять, что ваш старший брат собирался совершить преступление, и приговор ему вынес Конклав, а не я. А другой ваш брат был настолько глуп, что напал на меня, и я всего лишь защищалась. Но, впрочем, вы вольны поступать как считаете правильным. Однако сперва сумейте вырасти. А пока купите себе еды. И найдите место поприличнее. Я сообщу о вас Конклаву прежде, чем вас обнаружит инквизиция.
На улице она тряхнула головой, словно все еще сомневаясь, что поступила правильно.
— А ведь ты говорила, что нельзя оставлять колдунов у себя за спиной. — Проповедник так и не научился контролировать свой язык.
— Я не предполагала, что колдуны только-только вылезли из пеленок. Их дар практически не развит.
— Теперь тебе придется все время оглядываться. — Он никак не мог угомониться и не поддеть ее.
— Отправляйся в ад, Проповедник! И без тебя тошно.
Он сразу стал серьезным, кротко вздохнул:
— На самом деле я очень горжусь тобой. Господь тебя возблагодарит за твое милосердие.
Гера ничего не сказала, лишь отвернулась от него на мгновение, справившись со своим лицом.
Я никогда не спрошу у нее, насколько близко она подошла к той грани, когда больше не надо думать о том, чтобы оглядываться.
Прошло восемь дней, прежде чем появились люди мессэре Венутто. Время тянулось неспешно, но не из-за ожидания или от скуки, а оттого, что я был с Гертрудой. В наших отношениях, когда мы слетались на пару суток, а затем разлетались на полгода, оказываясь в разных странах, — восемь дней было вполне долгим, можно сказать что бесконечным, сроком.
Проповедник же просто извелся. Он внезапно понял, что ему решительно нечего делать, и уже пару раз намекнул мне, что хорошо бы наконец отправиться в путь.
— Ты хоть сам это замечаешь? — с интересом спросил я у него.
— Замечаю что? — Он косился на расчесывающую волосы Гертруду, стараясь делать вид, будто ему совсем-совсем не любопытно.
— Что тебя тянет в дорогу.
— Ничего подобного! — горячо возразил тот.
— Ну не хочешь признаться мне, признайся хотя бы себе. Ты любишь это не меньше меня.
Он фыркнул и ушел. Вечером же, когда я сидел на маленьком балкончике, приканчивая черешню, Проповедник неохотно произнес:
— Пока я был жив, то не уезжал дальше шести лиг от своей деревни. По сути за шестьдесят три года я ничего не видел, Людвиг. А потом появился ты, и Господь дал мне новый шанс. Я познал мир, и он оказался чудесным творением. — Старый пеликан замешкался. — Ну в большинстве своем, если не касаться живущих в лесу тварей, скрывающихся на дорогах грабителей и прочих мерзостей. Белые горы, огромные города с прекрасными женщинами. А океан! Если бы мне только могли сниться сны, думаю, я бы видел его каждую ночь. Так что да… ты приучил меня к путешествиям, и, пожалуй, мне это нравится. Спасибо тебе, что ты не оставил меня на том пожарище.
— Не за что благодарить.
— Здесь, конечно, тоже неплохо. Просто у меня в последнее время дурное настроение. Что-то надвигается. Впрочем… все это глупости старого мертвеца. Не обращай внимания.
— Сходи развейся, — предложила ему Гертруда. — Сегодня Ночь Фонарей. Городской праздник в гавани. Будет очень красиво.
— Что-то не хочется, — кисло ответил тот.
— Моряки выберут королеву залива. Самую красивую шлюху из всех публичных домов Билеско. И прокатят ее голой по улицам на белом воле.
— Уже интереснее. Пожалуй, гляну одним глазом на такое диво. — Старый пеликан заметно оживился. — Хотел тут у вас узнать, что насчет венчания. Вы же вроде собирались сделать это в Арденау.
Мы с Гертрудой переглянулись, и я сказал ему:
— Иди, Проповедник. Веселись. Поверь, ты первый из приглашенных на свадьбу.
— Но она явно не случится в ближайшие дни.
— Но в этом году. Октябрь тебе подходит? — спросила Гертруда.
— Ну, я отложу все дела и встречи ради такого случая. — Он довольно потер руки. — Хотя постойте! Октябрь? А в какое время?
— Ближе к концу месяца. — Я выбрал самый нейтральный из всех возможных вариантов ответа.
Проповедник подозрительно прищурился:
— Как я понимаю, последний день октября. Ночь Ведьм. Что же вы за люди-то такие? Даже свадьбу по-человечески справить не можете. Обязательно в какой-нибудь сатанинский праздник. Небось еще на Лысой горе?
— Отчего же сразу на Лысой? — Гера сделала вид, что обиделась. — Все-таки это моя свадьба, и она пройдет по меньшей мере в замке.
— Если раньше вы не найдете темного кузнеца и он вас не прикончит. Позвольте на этой пессимистичной ноте откланяться и отправиться смотреть на голых шлюх.
Распевая «Тебя, Бога, славим», старый пеликан удалился и до середины следующего дня мы его не видели.
Эспозито и Джанкарло пришли в душный полдень, когда горячий воздух стоял в комнатах, превращая их в раскаленную печь. Крепыш в легкой, распахнутой на волосатой груди рубахе и тонких коротких бриджах. В противоположность ему худой мрачный товарищ был застегнут на все пуговицы, словно находился не на юге, а на севере, среди только что выпавшего снега.
— Сеньор ван Нормайенн. Сеньора. — Эспозито изобразил нечто вроде поклона, едва не задев шпагой вазу с подвядшими цветами. — Мы нашли законника, и скажу, что это было непросто. Он отлично скрывается.
— Прекрасная работа, сеньоры.
— Джанкарло постарался, — скромно признал Эспозито. — Он предложил поискать не в городе, а в окрестностях. Человек живет в Прато-Эмилия.
— Маленький городок в девяти лигах от Билеско, — объяснила мне Гертруда, достав из своей сумки склянку и высыпая порошок в графин с теплой водой. — Покровитель поселения — святой Просперо. Там известная титулярная церковь, Санта-Мария-ди-Монсератто, где покоятся останки двух Пап, причисленных клику святых.
— Еще там есть караулка, отхожее место и виселица. Это никак не влияет на то, что вы собираетесь сделать, — довольно грубо произнес Джанкарло. — Вы едете?