Стражи цитадели
Шрифт:
— Как они это сотворили? — тихо спросил я.
— Не твое дело. Мне просто нужно знать, что ты собираешься делать, если я освобожу тебя. Я не хочу, чтобы ты мне помешал.
— Вы рассчитываете увидеться с Сейри… с госпожой?
— Да. Они ждут, что я убью ее. «О боги».
— Скажи мне, где и когда, и я там буду, — ответил я, пытаясь сохранять хладнокровие. — Сделай так, чтобы Паоло тоже оказался со мной, и я вытащу нас всех из Зев'На.
— Все пути наружу — во власти лордов. У тебя нет шансов.
— Я знаю Путь. Поэтому меня сюда и послали.
Он покосился на меня, но было слишком темно,
— Я закрепил оковы раба, солдат, но хочу, чтобы ты проверил их. Вели крепостным доставить ему обычную еду и питье и сделай, что можешь, чтобы он не загадил мне тренировочную площадку.
Врускот поклонился и превосходнейшим образом убедился, что я и пальцем пошевелить не смогу. Той долгой, холодной ночью я мечтал о моем Авонаре, о том, как мы будем взбираться с сыном на заснеженную вершину Карилиса и как я увижу, что свет возвращается в его ужасные глаза.
Весь следующий день на фехтовальном дворе только двое зидов стояли, вытянувшись по стойке «смирно». В Сером доме царила тишина. Никто не вышел во двор. Я задремывал урывками на проклятом солнцепеке.
Вскоре после заката меня внезапно выдернул из сна негромкий удар в темном углу двора. Один из охранников грузно осел на землю. Второй начал опрокидываться, не успел я вскочить на ноги.
— В'Capo, — шепотом окликнул меня Герик, — скажи что-нибудь.
— Что именно? — поинтересовался я так же тихо. Мальчик неуверенно шагнул из самой густой тени.
— Еще раз.
— Что случилось?
Он медленно пересек двор, споткнувшись о цепи, которые приковывали мои ноги к стене. Крепко связанный, я не мог подхватить его, только изогнулся, чтобы смягчить его падение и не дать ему удариться лицом о мои колени. Он вытянулся поперек меня.
Затем Герик отполз в сторону и встал на колени. Лорды снова взялись за него. Он был напряжен и дрожал, как тетива лука, а ужасная черная сердцевина его глаз стала еще больше. Веки его слипались. Не верилось, что он способен разглядеть хоть что-нибудь.
— Возьми это, — сказал он, вкладывая мне в руку маленькую керамическую чашку с толстыми стенками — тигель, наполненный грубо перемолотым серым порошком, а затем вытащил из кармана куртки другой, немного больше, с серебряными полосками. — Это будет неприятно, но ты должен молчать.
— Скажи, что они с тобой сотворили. Прежде чем сделаешь что-то еще. Я могу тебе…
— Я слышал от тебя и от того лейранского мальчишки, что единственный способ спасти мою мать — это освободить тебя. Я не верю этому и не доверяю тебе, но я заблуждался насчет всего в моей жизни, так с чего бы мне ожидать, что на этот раз я окажусь прав?
Он встал на колени между моих ног и провел руками вокруг головы, нащупывая ошейник и осторожно избегая чар, которые повергли бы меня в судороги.
— Я добыл знание, силу и материалы, необходимые, чтобы обезвредить твой ошейник. У меня очень мало времени, но если я начну прямо сейчас, может, мне и удастся справиться. Так что я попросил бы тебя не дергаться.
Его холодные пальцы остановились там, где была печать.
— Приготовься.
— Делай, — сказал я
Я глубоко ушел в себя.
Тише… держись… защити своего сына, который рискует душой и зрением, чтобы спасти тебя…
Медленно, безжалостно Герик провел пальцами вдоль печати, растапливая ее и позволяя обжигающему, омерзительному веществу стечь в украшенный серебром сосуд. Я уткнулся лицом ему в грудь, я, кто должен был защищать его и утешать, но все, что я мог, — это использовать его напряженное хрупкое тело, чтобы заглушить свои стоны. Прошло не более четверти часа, но я так затерялся в пульсирующей дымке боли, что даже не заметил, как Герик сдвинулся и принялся распечатывать браслеты у меня на запястьях.
Тише… держись… защити его… Это терпимо, потому что необходимо. Это ради твоей жены и сына, которого ты не чаял увидеть. Как благословенна жизнь… как прекрасен Путь, который может указать выход вопреки всем ожиданиям… пройти сквозь боль и отчаяние, чтобы встретить такую радость…
Пустынный ветер, холодящий ручейки пота на моей спине, начал шептать о бесконечных песках, о крошечных впадинах с влагой, глубоко спрятавшихся от лучей алчного солнца, о стойких тощих созданиях, которые шустро перебирались из одного клочка тени в другой или же зарывались глубоко в прохладные объятия земли, об иссохших растениях со все еще живой сердцевиной. И на самой кромке ветра таился поцелуй снегов, долетевший с самих вершин гор Света, и легчайшее дыхание пробуждающихся долин Айдолона.
— О боги, юный принц…
— Надо торопиться.
Его голова поникла, когда он осторожно убирал тигель. Наполненный сосуд испускал иссушающий жар. Серебро расплавилось.
— Можешь взять это? И избавиться от него? — Он еле ворочал языком, засыпая.
— Опусти чуть пониже, чтобы я смог дотянуться.
Неловко я забрал тигель и вылил расплавленный металл в яму, которую проскреб в земле, пытаясь облегчить свои страдания.
— А теперь надо заменить печать… чтобы никто не заметил. Дай мне сосуд с порошком.
— Как помощник, я несколько ограничен, — ответил я, пытаясь ногой достать чашку, которую выронил, пока Герик снимал печать.
Герик взял ее в руку. Полыхнул огонь, и серый порошок растекся жидкостью. Его сила внушала трепет размахом и ужас происхождением. Едва я почувствовал это, даже столь смутно, как в первый час своего освобождения, я захотел, чтобы он остановился, чтобы он не использовал такую мощь, пусть даже в благих целях. Но он уже снова уткнул мою голову себе в грудь, намазал холодной мазью ободранную полоску кожи между концами ошейника и стал лить на нее горячую жидкость, направляя ее пальцами. Я не осмелился разжать губ, чтобы не выдать нас криком. И опять я хранил молчание и чуть не задохнулся от ужаса, когда почувствовал, как застывает печать. Быть может, это и было исполнением его клятвы мести? Может быть, он освободил меня от ошейника лишь затем, чтобы я смог на мгновение почувствовать вкус жизни, а теперь снова вверг меня в ужас. Он поклялся уничтожить меня, а ничто иное не сделало бы это так надежно.