Стражи цитадели
Шрифт:
И сразу же передо мной рождался еще один день, прежде для меня недоступный. В сотворенном Дассином свете я снова видел лицо матери, поющей мне колыбельную. Замысловато сплетенные слова и мелодия обретали зримые формы и сливались с детскими снами. Среди этого сияния я вновь слышал голос любимого мной отца. Я видел его, сидящего в зале правосудия, с добротой и честью правящего теми, кто сжег его заживо, едва прослышав, что он — чародей, наделенный чуждой им силой. В сиянии этих свечей я снова изучал искусство исцеления у своей наставницы Селины, ощущал жгучий поцелуй кинжала в миг, когда я делился даром жизни с больными и умирающими.
Часы, дни, недели я переживал в сиянии свечей Дассина. Когда же оно, в конце концов, меркло, а мой разум с усилием возвращался к смутному осознанию себя, мой наставник сообщал, как долго меня не было — четыре-пять часов обычного времени.
Убрав свечи и вернув мне одежду, он делил со мной еду и питье, ждущие на подносе посреди обшарпанного соснового стола. Пища была простой и сытной, и ее всегда было вдоволь. Я ел, сколько мог, а затем гулял по саду, наслаждаясь солнечным или лунным светом, вдыхая сладость свежего воздуха. Затем я неизбежно возвращался к тому, что мне удалось узнать — пока мои вопросы не приводили меня на край пропасти. Тогда Дассин отсылал меня спать и, спустя несколько часов, будил, чтобы начать все заново.
Я не имел представления, как долго я уже остаюсь с Дассином. Время утеряло изначальную простоту, и каждый восход предупреждал о дальнейшем искажении. Где-то, среди недель и месяцев, истинное прошлое стало началом… вечности ошеломляющей путаницы, которая и будет тянуться, пока Дассин закладывает в мою голову основы, позволяющие говорить со мной о Мосте Д'Арната и о том, что сделали со мной мои попытки предотвратить его разрушение. Теперь же он изъяснялся в самых расплывчатых понятиях, объясняя, что истина случившегося должна сама открыться мне, как только я переживу ее заново.
Этим ранним утром — ярким, ветреным, морозным утром, когда мир сохранил свою целостность, — Целитель наблюдал, стоя в дверях лектория, как я сбросил одежду и зарылся в ворох мятых подушек и покрывал. Я уже закрыл глаза, когда почувствовал наброшенное на голое плечо одеяло и руку, коснувшуюся моих волос.
— Спокойного сна, господин мой.
— Д'Натель, просыпайся! Ты должен встать. Псы подняли лай, и нам следует немного с ними прогуляться. — Дассин тряс меня с непривычной силой.
Обычно он не звал меня этим именем — моим, но не тем, которое я ощущал в наибольшей степени собственным. Если б не слабость, я, наверное, удивился бы больше, но сегодня я лег на рассвете, судя по освещению, все еще было раннее утро, а тяжелые, затекшие конечности свидетельствовали о том, что я не успел даже сменить во сне позу.
— Помилосердствуй, старик, — проворчал я, зарываясь головой в подушки. — Неужели нельзя дать мне хоть час спокойно выспаться?
— Только не этим утром. У нас гости, и ты должен с ними увидеться.
— Пусть идут, откуда пришли.
Я был не в состоянии вдохновиться даже таким удивительным отклонением от привычного режима, как посетители.
Судя по тому, что я видел и слышал, во всем мире больше
— Наставники Гондеи прибыли навестить своего принца. Я удерживал их на расстоянии более трех месяцев, и, если я не предъявлю им тебя, они устроят нам неприятности. Я не могу тратить силы на то, чтобы сражаться с ними, так что ты должен встать и показаться им.
— Наставники… Экзегет, Устель и прочие? Настойчивость Дассина вынудила меня начать хоть как-то действовать. Я сел, пытаясь разогнать кровь в конечностях.
— Да, болтливый мальчишка! Прямо сейчас эти напыщенные лжецы сидят у меня библиотеке. Я сказал им, что ты спишь, но они ответили, что будут ждать аудиенции вашего высочества. Так что, если хочешь получить еще час сна до того, как мы продолжим занятия, будь добр подняться, пройти в библиотеку и избавиться от этих ублюдков. У нас нет времени на них отвлекаться.
— И что я им скажу? У меня знания двенадцати летнего ребенка!
Мое доверие к утверждениям Дассина, что все мои воспоминания правдивы, внезапно пошатнулось. Что, если воспоминания, которые он внушил мне, были всего лишь дикими фантазиями, а не оголенными рубцами моих собственных переживаний? Но взгляд, упавший на мешки под его глазами, напомнил мне, что он спал не больше моего. Я не мог поклясться, что его таинственная игра была единственной надеждой мира, как он утверждал, но был убежден: все это он затеял не из жестокости или равнодушия. Я должен ему верить.
— Говори как можно меньше. Они здесь для того, чтобы убедиться, не взращиваю ли я самозванца, претендующего на место в роду Д'Арната.
Я не удержался от скепсиса:
— И как же я могу это доказать? Сомневаюсь, что их убедит рассказ о моей жизни — вернее, жизнях.
Дассин с силой ткнул мне пальцем в грудь.
— Ты — Д'Натель, истинный Наследник Д'Арната! Ты можешь открыть Ворота, пройти по Мосту, сдержать хаос Пропасти между мирами. В твоих жилах течет кровь тысячелетнего рода наших принцев, и никто — никто — не может это отрицать или опровергнуть. Да, верно, что ты обладаешь опытом, недоступным прочим, и мы пока не можем рассказывать об этом каждому ископаемому, но клянусь всеми твоими жизнями, ты — законный принц Авонара.
Не поверить Дассину было невозможно.
— Тогда они захотят узнать, чем же мы заняты здесь все эти месяцы, ведь, если ты помнишь, ты ни словом им этого не объяснил.
— У них нет права расспрашивать тебя. Ты их владыка. О да. Не имеет значения, что, когда я жил в человеческом мире, мой младший брат Кристоф унаследовал от нашего обожаемого отца, барона Мэндийского, дар Правления. В гондейской жизни — в магическом, чародейском Авонаре — я, Д'Натель, третий сын принца Д'Марта, был назван Наследником Д'Арната после того, как отец и двое старших братьев погибли один за другим. Когда совет Наставников — семеро чародеев, поддерживающих правителя и следящих за порядком наследования, — огласил мое имя, я едва мог нацарапать его, ведь никто не предполагал, что третий сын, столь необузданный и столь юный, может когда-либо потребоваться для управления моей опустошенной страной.