Стрела в сердце

Блейк Дженнифер

Брэнтли инстинктивно дернулся в направлении ее полета, а Рован молча, как тень дьявола, стремительно бросился на дуло револьвера, до спускового крючка которого только нужно было дотронуться, чтобы он начал стрелять и стрелять.

Они почему-то не взяли в расчет Жиля, забыли о нем. Муж Кэтрин со свирепым рычанием схватил Брэнтли за правую руку и задержал его. Тот потерял равновесие и зашатался над кроватью.

Звук выстрела потряс комнату, поднялось сине-черное облако дыма. Кто-то сдавленно вскрикнул, выругался.

Кэтрин, выглянув из-за полога кровати, увидела сквозь рассеивающийся

дым яростную схватку на кровати. Она не медлила. Схватившись за полог, она поднялась и бросилась в драку.

Кровь лилась из рассеченной брови Рована. Из-за крови он почти ничего не видел. Кровь была и на покрывале, и все трое были испачканы ею, так что трудно было определить ее источник.

Жиль, задыхаясь, все цеплялся за руку Брэнтли. А тот, как бык, не обращая внимания на слабую помеху, яростно боролся с Рованом, но когда увидел Кэтрин, то вырвался и нацелил на нее револьвер.

Рован выбросил вперед руку, схватил Брэнтли за кисть и потянул на себя. Слышно было, как хрустнула кость. Брэнтли выругался и потянулся другой рукой к глазам Рована. Тот отпрянул назад, пытаясь увернуться от желтых ногтей и этим резким движением увлек за собой Брэнтли. Он был тяжелее и своим весом вдавил Рована в матрац. Медленно, сцепив зубы, он начал наставлять дуло револьвера в бок Ровану.

Кэтрин не то что думать, она не могла дышать. Сердце громко, до боли билось в груди, она смотрела, не мигая. Ей нужно было как-то помочь ему, но она боялась вмешаться, боялась за него, ведь его недавно ранили, он упал с лошади и даже был избит. Разве мог он сейчас противостоять сильному, как бык, мужу Мюзетты?

А где-то уже слышались крики и быстрые шаги. Это, должно быть, бежали остальные, встревоженные выстрелом. Брэнтли тоже все слышал, он удвоил свои усилия и вцепился в револьвер.

Рован ударил его кулаком. Удар пришелся по скуле Брэнтли и перевернул его на бок. Рован бросился на него, и они покатились по матрацу. Голова Брэнтли оказалась на краю кровати, а рука с револьвером свесилась вниз. Револьвер ударил Кэтрин по колену. Внутри у нее от злости все потемнело, она бросилась и вырвала револьвер из рук Брэнтли.

Но тут, трясясь, подполз Жиль и схватил ее своими запачканными кровью пальцами за руку, вырвав револьвер. Его глаза были безумно вытаращены.

— Мой, он мой! — прошептал он.

Теперь Ровану уже не нужно было следить за оружием, он собрал всю свою силу и волю и ударил Брэнтли кулаком. Тот, отшатнувшись под ударом, увидел в руках Жиля револьвер и потянулся за ним. Жиль трясся в ярости, зубы стучали, он был весь в крови, а глаза, налитые кровью, уже ничего не выражали. Задыхаясь, он приставил револьвер к груди Брэнтли. Вдруг его лицо исказилось, он издал булькающий крик и голова упала на грудь.

Жестокая улыбка перекосила лицо Брэнтли. Он схватился за револьвер, пытаясь отнять его у Жиля. И револьвер выстрелил. Снова все заволокло дымом. Брэнтли широко открыл глаза, еще не веря ужасному. И так и не закрыл их.

Там их они и оставили, Жиля и Брэнтли, на постели с револьвером между ними. Шериф, известный своей крайней подозрительностью, должен был их видеть.

Было так много крови и в воздухе витали запахи страха

и беспричинной жестокости. Наверное, легче было бы уже избавиться от этих двоих, помыть, убрать и поставить в гробах рядом в гостиной. И чтобы все поскорее смогли бы забыть весь этот ужас.

Но как бы там ни было, они лишь смогли притвориться, что обо всем забудут.

Собравшиеся гости договорились, что некоторые детали этого ужасного происшествия должны быть опущены для ушей широкой публики. Шерифу ничего не сказали о неестественной любви брата к своей сестре. Ненависть, интриги и отсутствие чести были заменены сказкой о необоснованной жадности и ревности. А борьба на постели была представлена как трагедия, вызванная приступом безумия.

Но никто так и не увидел связи между двумя умершими и нападением речных пиратов. Никто не высказал вслух мысли, что бандиты могли быть наняты, чтобы поджечь башню и совершить набеги вдоль реки. В этом случае нападение на Аркадию не выглядело очень уж необычным.

И даже если некоторые — Алан и Рован, Перри и даже Льюис и переглянулись — они-то понимали, что мародерство пиратов на реке кончится, но никто не почувствовал потребность упомянуть об этом представителю закона.

Шериф, в свою очередь, из-за своей подозрительности верил только в два слова из десяти. Но все же, видя жесткую улыбку и невозмутимое спокойствие Рована, он его больше не допрашивал.

Следующим испытанием были похороны. Одежда из черного сукна и бомбазина, черного шелкового материала, нарукавные повязки были вытащены на свет, проветрены, выглажены и одеты. На перекрестках и в городе были развешаны некрологи в черных рамках. Были приготовлены и носовые платки, отороченные черным, отрезаны на память пряди волос.

Начались соболезнующие визиты, частью искренние, частью — проявление нездорового любопытства и желания узнать степень горя домашних.

Мюзетта, накачанная настойкой опия и подогретым вином, все равно спала тяжело. Она часто просыпалась и начинала истерически рыдать. Плакала она по своему брату, а не по мужу. Кэтрин вовсе не спала, но и не плакала. На нее нашло какое-то оцепенение. Она вела бесконечные разговоры сама с собой, пытаясь почувствовать горе, какую-то боль и даже облегчение. Она не чувствовала ничего. Она часами была в движении, и едва ли знала, была ли это ночь или день. Она разговаривала, принимала решения, отдавала приказания по дому, словом, была хозяйкой. Она улыбалась и старалась, как могла, быть обходительной и милой.

Только где-то внутри нее были ожидание и безмолвие. Она даже не знала, что же такое ее угнетало: может быть страх?

Только после похорон, после того, как они ехали в экипаже за катафалком, запряженным черными лошадьми и украшенными плюмажем, после прочитанных молитв и сброшенной земли на гробы, после возвращения с Мюзеттой, рыдающей в уголке, и Рованом, который невидящим взглядом уставился в окно, она поняла, почему она боялась.

— Я немного задержу вас, миссис Каслрай, — сказал адвокат, ехавший за ними с кладбища домой. Поклонившись с елейной учтивостью, он продолжал: — Мне хотелось бы, чтобы вы чувствовали себя спокойно насчет распоряжений вашего мужа в завещании.