Стрельцы у трона
Шрифт:
И на двор себе, сверх денщиков, гонял на караул многих стрельцов и тех заставлял их всякую работу работать, и навоз чистить.
А как ты с приказом бывал на государской службе (в походах) -- с тех, кто хотел на Москве оставатца, имал ты великие взятки с боем да многих из тех, кто на Москве оставался, на свой двор гонял караулом и для работы. А будучи на государской службе, в походах, в полках и в малороссийских городах, и в дорогах, чинил стрельцам всякие тягости: на их подводах свои запасы возил и добро всякое.
А блаженный
А для того тебе на пополненье дана была великого государя жалованная деревня в поместье, чтоб у полкового приказу твоего быти тебе бескорыстно. А ты, забыв такую великого государя милость и жалованье, твоего приказа стрельцам обиды, и тесноты, и взятки чинил, и налоги всякие, и бил их напрасно.
И великий государь, ц_а_р_ь и в_е_л_и_к_и_й к_н_я_з_ь П_е_т_р А_л_е_к_с_е_е_в_и_ч у_к_а_з_а_л и б_о_я_р_е п_р_и_г_о_в_о_р_и_л_и {Обычная формула допетровских судебных приговоров.}: за ту твою вину к стрельцам, за такие налоги и обиды и за многие взятки тебя от приказа отставить, и полковничий чин у тебя отнять, и деревни, что даны тебе, к Стрелецкому приказу отписать, а у Приказу быть на твое место иному полковнику.
А за то, что, будучи у того полкового приказа, у сьезжей избы, от пятидесятников имал сборные их стрелецкие деньги и вычеты делал из денежных сборов, и хлебных, и иных взятков ради, -- то все на тебе доправить и отдать челобитчикам против их росписей и челобитья.
А что ты имал в неволю мастеровых, работных, конных и пеших людей, и в деревню к себе их, и к свойственникам, и к знакомцам своим для работы посылал, -- за то все доправить на тебе деньги и отдать челобитчикам.
Да за те же твои вины, что ты, будучи у приказа, чинил им, стрельцам, всякую тесноту и обиды ради своей корысти, великий государь указал: учинити тебе наказанье бить тебя батоги".
Тихо стало после прочтения этих слов и на площадке, наверху, и внизу, где стояли стрельцы и осужденные полковники.
Совсем помертвело лицо Грибоедова.
Исказились лица и у остальных его товарищей. Надежды, значит, нет...
А дьяк уже начал своим сиплым, безучастным голо сом читать и второй такой же указ, и третий, и все шестнадцать прочел.
С небольшими изменениями -- они все слово в слово одинаковы, эти указы.
И лучше бы уж сразу, покороче сказали несчастным приговор. А это протяжное, медлительное чтение приносит лишние муки. Ожидание казни -- гораздо тяжелей, чем самая казнь.
Кончено чтение.
Начинают обнажать до пояса первого Грибоедова... Вот повалили побагровелого, близкого к удару толстяка на землю.
Пухлая, жирная спина, похожая на
Один из катов сел на голову полковнику, другой тяжело опустился на короткие, пухлые ноги. С двух сторон стали два прислужника-палача.
Свист издала гибкая лоза, опускаясь на спину... Багрово-темный рубец прорезал глянцевитую поверхность кожи. Вторая полоса легла на перекрест...
Визгливый, бабий вопль вырвался у Грибоедова.
– - Помилосердуйте... Все уплачу сполна... Последнее отдам... Помилосердуйте... Застойте за меня, ребятушки... Ой-ой-ой... Не могу... помилосердуйте...
Визг становился все пронзительнее, перешел в какие-то нечеловеческие, животные вопли.
– - Полно, -- отсчитав известное количество ударов, сказал было сверху дьяк.
Палачи остановили на воздухе занесенные уже кверху батоги.
– - Сыпь!.. Мало собаке этой... Самый окаянный был у нас... Вьедчивый, как клещ... Ишь, как разнесло ево. Нашей кровью налился, ирод... Сыпь еще, -- властно приказали стрельцы, выборные грибоедовского полка.
Остальные тоже поддержали товарищей.
– - Жарь ево! Спина толстая. Вынесет... Катай, продажная твоя душа! Не то самово под батоги подведем...
Палачи не стали и ждать приказаний дьяка-начальника.
Снова засвистали лозы, которые после двух-трех ударов ломались в руках. Быстро отбрасывали их служители и брали свежие. Еще минут десять тянулась отвратительная, гнусная казнь.
– - Полно, -- крикнули наконец стрельцы.
Подняли Грибоедова, уже переставшего и вопить под конец.
Лицо у него было багрово-темное, как у задушенного, все перекосилось. Он не мог издать ни звука, только раскрывал рот, и что-то хрипело, клокотало в горле, в груди.
Вода стояла тут же, наготове. Целым ведром обдали толстяка.
Он затрепыхался и понемногу пришел в себя.
Вдруг, полуодетый, избитый, с лицом в грязи, в крови, упал он на колени, повалился ниц перед стрельцами и заголосил:
– - Отпустите, братцы... Отцы родные... Все верну, что на мне ищете... Вдвое прибавлю... Отпустите... В обитель уйду... Душу только отпустите на покаянье... Христом заклинаю... Христом Распятым, Пречистой Матерью Ево...
Потолковали стрельцы между собою, и один объявил:
– - Ладно, поглядим. Коли наутро внесешь все, што ищем с тебя, -- иди с Богом на все четыре стороны.
Пока толстяк стал поспешно одеваться с помощью тех же палачей, другие подошли к угрюмому, мертвенно-бледному Кроме. Полковник стоял неподвижно, стараясь не видеть отвратительное наказание товарища -- Грибоедова. Палачи схватились за кафтан, чтобы раздеть и Кроме.
Но в тот же миг здоровяк сразу встряхнулся, быстрым ударом сбил с ног одного палача, оттолкнул другого и угрюмо озирался кругом, выглядывая: с какой стороны ждать нападения, чтобы дать такой же отпор.