Стрельцы у трона
Шрифт:
– - Вот, вот, так и я сам полагал, -- шумно заговорил Тараруй.
– - Только все же поспрошать надо. А с Бушем с этим -- чево и думать! Уж как я решил, так и надо. В сей час пошлю... Выберем всю рыбу, котора там спрятана... Хе-хе-хе... Уж от меня нихто не уйдет. Будь покойна, царевна-матушка, и вы, бояре. Все слажу, все повершу. Стрельцы у меня -- молодцы! Глазом им мигну -- черта к диаволу спровадят и назад вытащат... Вот как у меня...
– - Благодарствуй, спаси тя, Бог, князь Иван Андреевич. Уж не оставь ты нас...
– - с поклоном отозвался Милославский.
– - Уж и царевна-государыня и государь Иван Алексеевич не позабудут твоей послуги...
– - Надо полагать, и про меня, холопа вернова, попомнят государи, как поставлю
– - А Языков, что с им? Ужли не нашли, -- сухо, отрывисто задала вопрос Софья, которой показался неприятен тон и слова князя.
– - Это опасный змий. Ранней всех надо бы прикончить изменника.
– - Хо-хо, не нашли... Вот он где у меня.
И, опустив руку в свой глубокий карман, он снова вынул ее, держа что-то, зажатое в ладони.
С невольным любопытством окружающие сделали движение: посмотреть -- что в ней?
– - Вот, -- громогласно объявил князь и раскрыл ладонь, где лежало большое кольцо с крупной бирюзой, испещренной золотыми знаками, -- талисман, который всегда носил на пальце оружничий.
– - Убит. Где, в кою пору?
– - спросил Милославский и за ним Софья.
– - Не слышно было, не доводили нам о том.
– - И не могли довести. Жив еще, собака, -- радуясь впечатлению, произведенному появлением кольца, забасил Хованский.
– - Да все равно как мертвый... Успел сбежать из дворца, предатель... Знал, што несдобровать ему. Чуяла кошка, што сало сьела. И кинулся на Хлыновку, к батьке своему духовному, к попу Андрею, где церковь святителя Николая за Никицкими... Чай, знаете...
– - Ну, ну...
– - Укрыл ево поп... Известно, не все пастыри государей чтят. Иные врагов царя и веры хоронить готовы у себя... Корысти ради. Вот хто по старой вере живет, те инако. А энтот, никоновец, -- и рад был...
– - Дале, дале...
– - Я же и сказываю. Укрыл боярина. А Господь и не дал уйти еретику. Повстречал на дворе на поповском ево холоп один, из приказу Стрелецкова. Признал и челом бьет: "Мол, здрав буди, боярин Иван Максимыч...". А тот -- затрясся, ровно стена помертвел. "Нишкни, -- сказывает, -- вороги ищут меня. Вот тебе перстень. Все деньги роздал. Ево бери. Дорогой-де, заветный. Спасет меня Бог -- приноси перстень, много отсыплю за нево...". А холоп, не будь глуп, и принес ко мне колечко-то. Коли там еще ему журавля посулят, а я шельмецу полтину целую отвалил... И повел он стрельцов за боярином. Поди, приведут скоро Максимыча...
– - Ево -- не убивать одним разом. Попытать надо: как он к царице Наталье перелетывал? Как тайности наши все выдавал, слышь, боярин?.. И тебя прошу, князь...
– - Хо-хо... Попытаем... В застенке в Константиновском и то все налажено {У ворот Константино-Еленинских, где теперь башня, рядом со Спасскими воротами к Москве-реке.}. Стрельцы иных изменников, кои успели казну свою схоронить, туда водят, поджаривают, подстегивают, правду выпытывают... Хо-хо-хо-хо...
Князь снова раскатился довольным смехом...
– - Ну, добро, добро, -- оборвала Софья, которую, видимо, стала тяготить шумливая кичливость и панибратство старика.
– - С Богом, кончай дело... Ладно бы нынче все прикончить... Ивана бы Нарышкина сыскать... и все зубы ядовитые повырваны будут у змия... Другие -- помоложе. Не так опасны...
– - Што же, али помиловать надо молодших Нарышкиных?
– - осторожно снова задал вопрос Милославский.
– - Али крови испужалася, царевна?
– - С чево надумал! Не испужалась я. На то шла. А сказываю: Иван всех главнее. Пока ево не возьмут -- пусть не отстают ребята наши... Да старика Кирилку в иноки. Вот дело, почитай, наполовину сделано.
– - Да, немного довершить останется. Иди же, князь. Слышал: Языкова бери. Да сыскать Гадена-волшебника. Да Ивашку Нарышкина, да...
– - Уж знаю. Сам знаю:
И пошел было совсем к выходу князь Хованский, но неожиданно повернул назад:
– - Эка, што было позабыл... Добро на ум пришло. Еще боярин Иван Фомин, сын Нарышкин, долго жить приказал: в дому у нево, за Москвой-рекой, изловили гадину -- и дух вон... Да, еще... Вот потеха была... Как пошел отец патриарх из палаты из Грановитой прочь, между попами да святителями затесался и князенька, горденя, дружок матвеевский, Григорий Ромодановский с сынишком Андрюшкою... Попы на патриарший двор -- и те двое за ними. Да, видно, побоялись отцы духовные, не укрыли ево. Тут, промеж патриарших дворов да Чудова подворья, на улочке, и пристигли стрельцы-молодцы отца с сынишком, ровно зайца на угонках. Только их и видели, вечную память им дали... Хо-хо-хо... Попомнили князю походы Чигиринские, как изводил он стрельцов тяжелой службою, поборами своими... А то, слышь. Вот как ты, царевна-матушка, про змия, про зубастова, яд источающа, помянула -- еще одно сказать надо... Затейники же, стрельцы мои... Уж им на чеботы не наступишь... Пришло их ни мало ни много на двор ко князю старому, ко Юрию Долгорукому. Бердыши, копья в крови, сами -- тоже. А ему -- рабски челом бьют: "Не погневися-де... Ныне поутру ненароком убили-де сынка твово, свет Михаила Юрича. Лаять нас зря стал, серцо и не стерпело..." Толкуют, сами ждут: што буде? Вытерпит ли старый волк? Вытерпел. "Воля Божья!" -- только и сказал. А сам стонет -- лежит на одре, ноги, вишь, болезнуют. И двинуть ими не может... "Бог, мол, вам прости. Сами не весте, што натворили... не вами то дело затеяно! Не вы виною".
– - "А коли простил от души, -- бают, -- не поднесешь ли чарочку? День больно хлопотный. Да и жарко, не глядя, что буря..." И на то пошел, угостить приказал. Дивуются наши. Одначе с чево на старика напасть, коли так пришипился, присмирел. Да и больным-больной... Только что не подыхает. Не тронули. Пить пошли.
– - Ну? ну?
– - захваченная рассказом, сказала Софья, когда Хованский оборвал свою речь и тоже протянул руку к новой чарке.
– - Кхм... Пить, говорю, пошли, што там выдали им. Меду, сказывают, и вина крепкова дали. А в опочивальню и вбежи старуха Долгорукая. Сама не своя... Ведьма ведьмой. Седые космы рвет на себе, вопит, голосит: "Сынок ты мой родименький, любименький, единый ты мой, ненаглядненькой... Убили тебя злые вороги, псы лютые... Прокляты буди они и навеки..."
Хованский, увлекаясь рассказом, даже придал старушечий оттенок своему голосу.
– - А князь и цыкнул на бабу. "Молчи, дура! Чай, мне не меней твоево сына жаль. Да воем беды не поправить... И им, ворам, кары не избыть... Знаешь, по пословке по старой: "Щуку съели, да зубы оставили"... Отольютца им наши слезы. Коли Бог допоможет, будут все висеть, как Иуды на осине, на зубцах каменных по стенам Земляного да Бела-города"... И случись тут холоп один, што не захотел боярина покрывать от товарищей, за своих руку держал. Пошел из покоя и сказал все стрельцам... Кинулись ребята, вмиг с хитрым злодеем со старым прикончили... Руки-ноги ему обрубили... Да в кучу навозу тута же, перед воротами кинули. Да еще... сбегал один на погреб, из бочки рыбу взял невелику соленую, с головою -- и ткнул в рот князеньке: "Грызи, мол, щуку и с зубами",.. Хо-хо. Да еще...
– - Ладно, князь, вдругорядь доскажешь. Не пора ли посылать к Розенбушу, как хотел?..
– - И то, и то... Иду, государыня-царевна...
– - Слышь, а святейший отец патриарх где? У себя, што ли? Не кроет ли на дворе своем ково?
– - спросил торопливо Милославский.
– - Нету. Все там перешарили... Сам Аким в собор прошел. А в подворьи у него не то под олтарями, в мышиных норках копьями шарили. Никово нету... Молит Бога теперь в соборе все. И домой не идет.
– - Не тронул бы хто ево. Пускай молит.