Стрельцы у трона
Шрифт:
В одном только не сходятся они.
Стоит заговорить царю, что он хотел бы видеть своим преемником царевича Петра, как и покойный отец завещал, -- Софья темнела лицом, обрывала всякий разговор, напоминая, что у Нарышкиных и так одна забота: извести его, Федора, посадить на трон Петра. Нередко после этого Софья удалялась на некоторое время к себе, в терем. Но затем -- снова появлялась и ревниво следила за всем, что касалось брата: за приемом лекарств, за его сном и отдыхом, за его выходами и приемами царскими и домашними.
Как-то незаметно и окружающие привыкли, что у царя есть двойник, только в женском, пышном наряде с фатой -- царевна Софья.
Отлучалась
Здесь уже ждал ее Василий Голицын, часто заходивший к матери, боярыне Ульяне, бывшей прежде мамкой царевича Петра.
С Голицыным делилась Софья всеми думами, опасениями и надеждами своими. От него черпала советы и указания в тех случаях, когда сама не могла принять какого-нибудь важного решения.
Встревоженный встретил царевну Голицын, навестивший ее в самую Страстную Пятницу.
– - Што с тобой, Василь Василич? Али беда какая?
– - торопливо спросила Софья, умевшая читать малейший оттенок мысли на выразительном, красивом лице князя.
– - Пока -- ничево. Плохого нету, да и доброго не слыхать же. Ты лучше поведай: как царское здоровье?
Софья молча и безнадежно покачала головой.
– - Так, так, -- раздумчиво, негромко произнес Голицын, пощипывая и почесывая свою волнистую, выхоленную бороду, поглаживая длинный вьющийся ус.
– - Так как же быть-то? Дело плохое заваривается. Как был я последний раз у государя -- прямо толковал он про Петра... Ево-де на трон надо... Матвееву, слышь, милость послана. На Москву ворочается главный недруг вашего роду... Надежная опора Нарышкиных... Не нынче-завтра и сам буде здесь. Уж эта старая лиса живо дело скрутит. И помереть не даст государю -- Петрушу постановит на царство. И то уж Нарышкины да все ихние мутить народ стали. Не то своих похлебников московских собирают... Из городов съезжатца к им дружки стали... По кружалам, по дворам, по торговым местам ихние люди шмыгают, вести всякие разносят... К стрельцам подбираютца... Особливо в тех полках, кои и к Милославских роду склоняютца. Деньги сулят, толки толкуют всякие: "Бояре-де, советники нонешние царские вас грабят и ворам ведомым, полковникам вашим, тысяцким и десятникам, мирволят грабить же... Налоги налагают не по приказу царскому, не по думскому решению, а по вольной своей волюшке, для своей корысти и наживы...". Вот што толкуют, окаянные...
– - Эки аспиды... Ну, уж коли бы только воля мне...
– - до боли сжав крепкие белые зубы, глубоко втиснув пальцы в ладони, злобно проговорила Софья...
– - А, слышь, што ж наши-то? Али не знают... Они-то што же?.. Сам-то ты как попускаешь, князь? Али не веришь: што нам -- то и тебе будет? И почету и казны не пожалеем. А от Нарышкиных не то казны -- казни дождешься... Сам знаешь...
– - Эх, не из почету я... Тебе добра желаю... А уж ты не толкуй. Што можно, все налажено... Да, слышь, раскололся народ... Да, еще...
Досадливо дернув плечом, он не досказал.
– - Што уж там?.. Не тяни. Не терплю. Што бы ни худое, да знать поскорей. Што там, сказывай?
– - В полку у Грибоеда, да и в иных полках, большие нелады пошли... Сызнова челобитную сбираютца подать, вон как о Рождестве на Богдана Пыжева жалобились. Ныне, по скорби царской, смекают, не допустят их на очи к государю. Так они писать челобитную приказывают. Не нынче -- так заутро и подадут...
– - Пускай. Боярин Языков сызнова разберет
– - Так оно так. Да сама, царевна, ведаешь: чернь на Москве какова? Словно море бурливое. Расколышется -- не уймешь в те поры. Заодно с виноватым и правых пожрет утроба их мятежная, несытая... Сами службы не правят воинской, живут-богатеют, брюхо ростят, не службу несут воинскую. А туды же: стрельцы, оборона царству!.. Эх, кабы не нужда в их теперя, я б им показал...
– - То-то, боярин, што нужда... Потерпи, все своим чередом. С их бы помочью нам Нарышкиных сбыть, стаю окаянную... А тамо и на стрельцов батоги найдутся... От стрельцов от тех народ московский немало обид видел. Поболе, гляди, чем сами стрельцы неугомонные от своих начальников... Народ и натравим на их, как час придет. А теперя пускай мятутся... Мы мятеж их подхватим, на ково надо и наведем... Што задумался? Али не так я сказала? Научи сам, князенька. По-твоему сделаем.
– - Чево учить? Все верно, што надумала. Так, гляди, и будет. Да жаль: много крови прольетца... Невинного люду сколько загублено будет.
– - На все воля Божия, Васенька. Без воли Божией -- и волос с главы не падет. Али забыл заповеди святые?
– - Ох, не забыл... Не та одна заповедь... Иные тоже есть... Ты вот...
Начал Голицын и не досказал... Только в раздумье поник своей красивой головой.
Не часто, но просыпалась в нем совесть, врожденная мягкость души. И жгучее честолюбие уступало тогда место другим, более прекрасным чувствам.
Вспыхнуло яркой краской смугловатое лицо царевны. Она умела понимать мысли своего сообщника, и словно невольным укором прозвучали теперь его слова. Но самая эта нерешительность в таком отважном, умном человеке нравилась проницательной девушке.
Если князь желал быть добросовестным даже с врагами, то уж в дружбе можно, конечно, положиться на него, как на каменную гору.
Теперь, желая развеять печальное, нерешительное настроение Голицына, Софья тихо, задушевно проговорила:
– - Што ж, правда твоя, князенька. Тяжко и моей душе стало притворство да пронырство всякое... Сдадимся на волю Божию. Я и то надумала: не уйти ли в обитель, вон как сестра Марфуша? Видно, рука Божия на нашем роду, на Милославских, налегла. Батюшка -- безгодно помер... Федор -- и вовсе юным покинуть нас собирается... Иванушка-братец и живой не получше мертвого. Очами скорбен, разумом слаб... Вон, не хуже леженки того, нищего последнего, што на мосту на Неглиненском лежит, милосердием людским жив и одеян... Ходить по терему -- и то не ходит без помочи людской, злосчастный Иванушко... Нас, сестер-царевен, Господь здоровьем не обидел и разумом, слышь, как порой толкуют те же вороги наши. Да к чему и разум, и здоровье, и юность текучая, коли в терему век вековать суждено, по горькой доле нашей девичьей... А там, гляди, у них... у ворогов... Один царевич, да двоих стоит... И воцаритца... Матушку свою, свет Наталью Кирилловну, возвеличит... Стрешневы в гору пойдут... Особливо -- Тихон-Тихонюшка, да Нарышкиных стая, да Матвеевы, да Одоевские... Перебежчик Языков да... Мало ль хто?! Нам -- все едино. Нам -- дал бы Бог до смерти дожить, в скаредном уделе дни скоротать... И забудется все скоро... И блеск царский, и думы гордые, и почет, и воля... Другим место -- кто посильнее, поупрямее. Как в лесу, в бурю бывает: трухлявые вязы сразу валит... А дубки коренастые, крепкие -- ростут да ширятся, над истлелыми пнями только краше зеленеютца...