Стрельцы
Шрифт:
— Покаюсь тебе во всем, как отцу духовному. Только не брани меня, кормилец мой!
— Ради Бога, скажи скорее, Варвара Ивановна, что сделалось?
— А вот видишь, батюшка. Ты сегодня с мужем шептался, как мы шли от обедни. Я и пристала к нему: скажи, о чем вы шептались? Он долго не говорил. Однако ж я на своем поставила. Он, вишь ты, без вишневки обедать не может. Мне в голову и приди: не дам ему вишневки, пока всего не перескажет. Он крепился, крепился, да наконец мне все и рассказал;
— А ты, верно, не утерпела, Варвара Ивановна? Так ли?
— Согрешила, грешная! Хотела было ее утешить и сказала только, что матушка ее жива и здорова; а она и привязалась ко мне. Я ей больше ничего не открыла. Пусть провалюсь сквозь землю, если я лгу! Она сама догадалась. Побледнела, задрожала, да и кинулась вон из горницы. Я за ней. Куда тебе! И след простыл! Выручи меня из беды, Василий Петрович, помоги как-нибудь, отец родной!
— Встань, Варвара Ивановна, встань! Как тебе не стыдно в ноги кланяться!
— Батюшка ты мой! Не встану! Мне совестно даже глядеть на тебя.
— Не заметила ли ты, по какой улице и в которую сторону ушла Наталья Петровна?
— Невдомек, отец мой.
— Она, верно, пошла к Милославскому! Дай Бог, чтоб я успел остановить ее.
Бурмистров сбежал с лестницы и, вскочив на свою лошадь, пустился во весь опор по берегу Яузы к мосту. Он вскоре скрылся из глаз Варвары Ивановны, смотревшей из окна ему вслед.
Опять раздался стук у калитки. Вошел в горницу брат Натальи. Бедная Лаптева принуждена была и ему покаяться в своем согрешении. И тот бросился опрометью в погоню за сестрою.
Наконец еще стучат в ворота. «Ну, это муж, сердце чувствует!» — шепнула Варвара Ивановна, вскочив со скамьи и отирая платком пот с лица.
— Куда ушел хозяин? — спросил решеточный приказчик, войдя в горницу. — У ворот сказали мне, что его дома нет.
— Не приходил еще домой! — отвечала Варвара Ивановна.
— Да где ж это он до сих пор шатается? Уж солнышко давно закатилось, пора бы, кажется, и домой прийти. А ты хозяйка, что ли?
— Хозяйка, батюшка.
— Кто еще у вас в доме живет?
— Приказчик Ванька Кубышкин да работница Лукерья.
— А еще кто? Чай, дети есть?
— Были — мальчик и девушка, да от родимца еще маленькие скончались.
— А нет ли еще кого в доме?
— Жила у нас крестница моего сожителя, Ольга Васильевна Иванова.
— Где ж она?
— Пропала, батюшка.
— Пропала? Как так? Давно ли?
— В стрелецкие бунты, отец мой.
— В бунты? Да кто тебе сказал, что были бунты?
— Слухом земля полнится! Да вот и соседа нашего стрельцы ограбили.
— Врешь ты! Не смей этого болтать. Бунта никакого не было. Не только говорить, и думать об этом не велено, а не то в Тайном
— Виновата, батюшка! Мне и невдомек, что бунтов не было. Мое дело женское.
— То-то женское. У бабы волос длинен, да ум короток, а язык и волосов длиннее!
— Длиннее, батюшка, длиннее! Как твоей милости угодно.
— А подана ли челобитная о пропаже?
— Не знаю, отец мой. Об этом у мужа спроси.
— Чего ты указываешь! Без тебя знаем, у кого спросить! А какова приметами крестница?
— Невдомек, батюшка. Волосы, кажись, рыжеватые, глаза иссера карие, рот как быть водится и нос как быть водится.
— Ну, ну, хорошо! Засвети-ка фонарь да ступай за мной.
— Куда? Зачем, отец мой!
— А тебе что за дело? Скорее поворачивайся!
Варвара Ивановна, дрожа, как в лихорадке, пошла в находившуюся на конце двора, подле огорода поварню, достала огня и засветила фонарь. Лукерья, спавшая на полу, приподняла голову, поправила впросонках лежавшее у нее в головах толстое полено и снова заснула.
— Где лестница на чердак? — спросил приказчик. — Что глаза-то на меня уставила? Показывай лестницу!
Лаптева, едва передвигая ноги от ужаса, вошла с двора в сени и отперла дверь на чердак. Подходя по двору, приказчик закричал:
— Эй, вы! Не зевать! Двое встаньте у ворот. Никого не выпускайте и не впускайте! Ты Сенька, встань у погреба, ты, Федька, у конюшни, а ты, Антипка, гляди, чтоб кто с двора через забор не перелез.
Войдя в сени вслед за Лаптевой и приблизясь к двери на чердак, приказчик продолжал:
— Ну, что ж стала? Ступай вперед да свети.
Лаптева, ни жива ни мертва, взошла на чердак. Приказчик, осмотрев все углы, сказал:
— Веди теперь на сеновал. Да нет ли еще у тебя горницы какой или чулана? Во всех ли я был?
— Во всех, батюшка!
Осмотрев сеновал, конюшню, сарай, погреб и кладовую, приказчик возвратился с Варварой Ивановной в ее светлицу. В погребе взял он мимоходом фляжку.
— Ну, прощай, хозяйка! за твое здоровье мы выпьем, Что в этой фляжке?
— Вишневка, отец мой!
— Ладно! Не поминай нас лихом! Да смотри, вперед не болтай пустого про бунты. Бунтов не было!
— Знаю теперь, батюшка, знаю! Какие бунты! Правда, не одна я про них болтаю, да все пустое, кормилец! Знать, кому-нибудь во сне нагрезилось.
— А зачем печь у вас сегодня топлена? — спросил приказчик, приложив руку к печи.
— Сегодня не топили, отец мой, а в воскресенье, по приказу его милости, объезжего. Погода была больно холодна.
— Знать, хорошо натопили. Тепла в избе на месяц будет. И теперь дотронуться нельзя до печки: словно накаленный утюг! В другой раз топи меньше. Прощай!