Стрельцы
Шрифт:
Еще при царе Алексие Михайловиче в Преображенском был устроен Потешный двор, родоначальник русских театров. Там, как повествуют Разрядные Записки, в 1676 году была комедия; тешили Великого Государя иноземцы, как Алаферна Царица Царю голову отсекла, и на органах играли немцы, да люди дворовые боярина Артемона Сергеевича Матвеева. Того ж году была другая комедия там же, как Артаксеркс велел повесить Амана, и в органы играли, и на фиолах, и в струменты, и танцевали.
Родитель Петра Великого, царь Алексий Михайлович, особенно любил село Преображенское и часто там отдыхал от забот государственных, предаваясь любимой забаве своей, соколиной
Сначала потешные составляли одну только роту. Капитаном ее был женевец Лефор, любимец Петра Великого. Вступив в русскую службу в 1677 году, он отличил себя храбростью в походе против татар и турок. Впоследствии юный царь узнал и полюбил его, начал учиться у него голландскому языку и вступил к нему в роту солдатом. Наравне с сослуживцами своими юный царь спал в палатке, бил зорю, стоял по очереди на часах, возил на тележке землю для устроения крепостцы, словом сказать, подавал собою пример своим подданным воинской подчиненности, и наконец монарх России с великою радостию получил чин сержанта. На слова патриарха, старавшегося, по совету бояр, отвлечь юного государя от несоразмерных с его силами и возрастом трудов, он отвечал: «Труды не ослабляют здоровья моего, а напротив, его укрепляют. Много времени проходит у меня и в пустых забавах, но от них, владыко святой, никто меня не отвлекает».
В 1684 году, в день Преполовения, двенадцатилетний царь, находясь в Москве и осматривая Пушечный двор, приказал стрелять в цель из пушек и метать бомбы. Окружавшие его бояре убеждали монарха не подходить близко к пушкам. Вместо ответа он взял фитиль, смело приложил к затравке — и пушка грянула.
Развивающийся с каждым днем гений юного царя тревожил властолюбивую Софию. В 1688 году, двадцать пятого января, Петр Алексеевич, вместе с царем Иоанном и с царевною, присутствовал в первый раз в Государственной Думе и с тех пор был удаляем от совещаний: царевна увидела, что, допустив влияние Петра на дела государства, она лишит сама себя власти. Несмотря на это, рожденный для престола гений не останавливался на пути своем, и София с беспокойством предугадывала, что юный царь скоро твердою рукой возьмет у нее скипетр, ему по праву принадлежащий.
Солнце поднялось уже до половины из-за отдаленного бора, когда Бурмистров приближался к Преображенскому с челобитною своей тетки. При въезде в село он услышал оклик часового «кто идет?» и остановил свою лошадь.
— Здесь ли его царское величество? — спросил Бурмистров.
— Его царское величество в Москве, — отвечал часовой.
— Как? мне сказали, что царь Петр Алексеевич здесь, в Преображенском.
— Говорят тебе, что царя здесь нет. Посторонись, посторонись! Прапорщик идет: надобно честь отдать.
Бурмистров увидел приближавшихся к нему двух офицеров. Один из них был лет семнадцати, высокого роста, с открытым, прелестным лицом, на котором играла кровь юношества. Если об это была девица, то все бы влюблялись в нее. [59]
Бурмистров, соскочив с лошади и сняв шапку, приблизился к молодому офицеру, стал перед ним на колени и подал ему челобитную.
59
Слова Кемпфера, который во время аудиенции видел Петра Великого, когда сему государю было 16 лет от роду.
Офицер, взяв бумагу, спросил:
— Кто ты таков?
— Я бывший пятисотенный Сухаревского стрелецкого полка, Василий Бурмистров.
— Бурмистров?.. Про тебя мне, как помнится, говорила что-то матушка. Не ты ли удержал твой полк от бунта?
— Я исполнил свой долг, государь!
— Встань! Обними меня! Тебе неприлично стоять передо мной на коленях: я прапорщик, а ты пятисотенный.
Бурмистров, встав, почтительно приблизился к царю, который обнял его и поцеловал в лоб.
— Вот, любезный Франц, — сказал монарх, обратясь к полковнику Лефору и потрепав Бурмистрова по плечу, — верный слуга мой, даром что стрелец. А где теперь полк твой?
— Не знаю, государь. Я вышел давно уже в отставку.
— А зачем?
Бурмистров рассказал все, что с ним было. Царь несколько раз не мог удерживать своего негодования, топал ногою и нахмуривал брови, внимательно слушая Василия.
— Отчего Милославский так притеснял тебя? Что-нибудь да произошло между вами?
Бурмистров, зная, что Петр столько же любил правду и откровенность, сколько ненавидел ложь и скрытность, объяснил государю, чем навлек он на себя гонения.
— Так вот дело в чем!.. А где теперь твоя невеста?
— Неподалеку от Москвы, в селе Погорелове. Тамошний священник приютил ее вместе с ее матерью и моею теткою, которая лишена противозаконно своего небольшого поместья. Ее челобитная и головы наши в твоих руках, государь! Заступись за нас! Без твоей защиты мы все погибнем!
Бурмистров снова стал на колени перед Петром.
— Встань, встань, говорю я тебе!
Прочитав челобитную, Петр воскликнул:
— Так этот Лысков отнял имение у твоей тетки да еще и невесту у тебя отнять хочет! Не бывать этому!
— Он поехал в Москву на меня жаловаться.
— Кому жаловаться?
Бурмистров смутился, не смея произнести имя царевны Софии.
— Что ж ты не отвечаешь? Кому хотел он жаловаться? Сестре моей, что ли?
— Он угрожал, что надо мной исполнится приговор по старому докладу покойного боярина Милославского.
— То есть что сестра моя велит этот приговор исполнить? Говори прямо, смелее! Я люблю правду!
— Он надеется на помощь главного стрелецкого начальника, окольничего Шакловитого.
— Пускай надеется! — воскликнул Петр, топнув ногою. — Будь покоен: я твой защитник! Иди за мною.
Бурмистров, взяв свою лошадь за повода, последовал за царем и Лефором. Вскоре вышли они из села на поле, где Преображенские и Семеновские потешные в ожидании прибытия царя стояли уже под ружьем.
— Начни, полковник, ученье, и где стать мне прикажешь? — спросил Петр Лефора.
— У первой Преображенской роты.
— А ты, пятисотенный, — сказал Петр Бурмистрову, — останься на этом месте, да посмотри на ученье моих преображенцев я семеновцев. Это не то что стрельцы.