Стреляй, я уже мертв

Наварро Хулия

— Глядя на нее, можно подумать, что у нее каменное сердце, но это лишь видимость, — сказала Ольга. — Мы слишком рано потеряли родителей, и я сама ее растила. Я делала для нее всё возможное, но порой я задаюсь вопросом: не моя ли в том вина, что она выросла такой нелюдимой? Ведь у меня не было сил, чтобы научить ее смеяться или утешить в долгие зимние ночи, когда ей снились кошмары. Мне приходилось слишком много работать, чтобы не умереть с голоду. и вот потому...

Кася сжала ей руку и заверила, что Анастасия нисколько ее не стеснит и никаких

хлопот не доставит.

— Анастасия — очень добрая девочка, просто нужно время, чтобы ее нежность по-настоящему раскрылась. — Не волнуйся, я о ней позабочусь.

— Я не переживу, если с ней что-нибудь случится... Ведь она — единственное, что у меня осталось.

— Не говори так! Ведь у тебя есть муж; Николай тебя обожает.

— Да, конечно. У меня есть Николай, а у тебя есть Яков, и еще Марина. Твоя дочка — просто прелесть! Как бы я хотела иметь такую же!

Какое-то время обе они молчали. Кася знала, что Ольга не может иметь детей; никто не знал, почему, однако за пять лет замужества она так и не смогла забеременеть.

Они уехали в начале очени 1907 года. Даже Ахмед сказал, что ему будет их не хватать.

Самуэль и сам не заметил, как это случилось, но очень скоро Анастасия стала его тенью. Началось с того, что она предложила ему помогать готовить лекарства. Самуэль не возражал. Анастасия сделала тщательную уборку в сарайчике, где он устроил маленькую лабораторию, и с тех пор все его лоточки, весы, гирьки, колбы и пузырьки всегда сверкали чистотой. А уж книги по фармакологии, которые Самуэль тоже держал в этом сарайчике, она хранила, как настоящую святыню. Это были «Элементы фармацевтики, основанные на принципах современной химии» испанца Карбонеля, «Всеобщая фармакология» Журдена и «Исследования хинина» французов Кавенту и Пеллетье.

Самуэль, как и его учитель из Санкт-Петербурга, широко применял на практике полученные знания по химии, составляя всевозможные лекарства.

Все домашние настолько привыкли к тому, что они все время вместе, что никто даже не заподозрил перемен в их отношениях.

Это случилось в один из тех вечеров, когда в Сад Надежды неожиданно пожаловал Иеремия. Как всегда, ему оказали душевный прием, и Кася пригласила его поужинать. Самуэль в это время готовил какие-то лекарства, которые заказал ему Абрам, но тут же отложил работу, чтобы повидаться с другом.

Иеремия как раз вел горячий спор с Яковом, к какой партии им лучше примкнуть: то ли к «Поалей-Сиону» (что означает «Рабочие Сиона»), то ли к «Хапоэль-Хацаиру» («Молодой рабочий»), во главе которой стоял человек по имени Аарон Давид Гордон. На всех, кто его видел, он с первой минуты производил неизгладимое впечатление. Это был человек средних лет, который переезжал с места на место с маленьким рюкзачком на спине, благодаря которому производил впечатление большого чистюли.

Однако Якову этот Гордон, видимо, не слишком нравился.

— Согласен, у него довольно своеобразный подход, но он только и делает, что пытается отрицать социализм,

которому на самом деле ничего не может противопоставить. Ему только и остается, что без конца цитировать Талмуд и Библию, и это, бесспорно, толстовские влияния.

— Нельзя же обвинять человека в том, что он — не фанатик социализма, — осторожно вставил Луи.

Яков, Ариэль и Иеремия больше склонялись к «Поалей-Сиону» — партии, которую составляли убежденные марксисты, которые во что бы то ни стало решили воплотить на этой земле то, чего не смогли сделать в России. Во главе «Поалей-Сиона» стоял другой человек, Бен Гурион, которого Самуэль обвинял в том, что его мечты о новом марксистском обществе имеют слишком уж явную иудейскую окраску.

— Бен Гурион, — сказал Самуэль, — хочет, чтобы эта земля стала воистину иудейской, чтобы вся документация Поалей-Сиона велась на иврите.

— Но сможем ли мы оставаться здесь, если не станем настоящими иудеями? — спросил Иеремия.

— Евреи бегут из России не только в Палестину. Сколько из нас уехало в Соединенные Штаты, в Англию, в страны Южной Америки. Однако мы выбрали Палестину, — сказал Самуэль.

Иеремия по-прежнему смущался, встречая взгляд Анастасии; а она, казалось, ничего не замечала и даже не видела, как он краснеет.

Когда каменотес распрощался, Самуэль напомнил девушке, что им нужно закончить приготовление лекарств, заказанных Абрамом, которые он собирался отнести врачу на следующий день. Анастасия, как всегда, последовала за ним в сарайчик, чтобы приступить к работе.

Черная безмолвная ночь опустилась на Сад Надежды; Самуэль задремал, в ожидании, пока будет готово очередное лекарство. Он прикорнул на своем тюфячке, пока Анастасия перемывала колбы и склянки. Он не знал, сколько времени прошло, когда вдруг проснулся, чувствуя, как к нему прижимается горячее тело Анастасии. Он не стал сопротивляться...

На другой день никто из них ни единым словом не обмолвился о случившемся, словно ничего и не произошло. Анастасия вела себя, как всегда, и Самуэль даже решил, что ему лишь приснилось, что он обладал ее белым, как снег, телом.

Потом это стало повторяться каждую ночь. Они безмолвно любили друг друга, а наутро никто из них не позволял себе даже легким намеком напомнить о тех минутах близости.

Самуэль не любил Анастасию; в ее объятиях он думал лишь об Ирине, и Анастасия прекрасно знала об этом.

Так прошло несколько месяцев без каких-либо событий, лишь менялись времена года.

Однажды, когда уже почти стемнело, но Самуэль с Ариэлем еще не закончили работу в саду, они вдруг увидели бегущего к ним Ахмеда.

— Самуэль, Самуэль! — кричал он.

— Что случилось? — спросил он в тревоге, видя, как покраснел Ахмед.

— Революция! — ответил тот; он казался очень расстроенным.

— Какая революция? — Ариэль бросил мотыгу и подошел к ним. — Где? О чем ты говоришь?