Стреляю на счет три
Шрифт:
– Почему ты спрашиваешь? – он расстроился. Неужели азербайджанец ей понравился?
– Спрашиваю, потому что мало порций осталось. Если он тоже собирается ужинать, я оставлю ему, – пояснила Хаят.
Она говорила быстро и тихо. Так, что ему приходилось напрягать слух. Слава даже незаметно для себя приподнялся на стуле.
– Нет, – беря в руки вилку, покачал головой Грымов. – Он ужинает в офицерской столовой.
Чеченка ушла. Грымов нарочно ел медленно, моля бога, чтобы никто не подсел за его столик. Быстро темнело. Хаят принесла чай. Пристально глядя на чеченку, он снова поблагодарил ее.
Она ниже, чем нужно,
– Как зовут тебя?
– Слава.
– Ты знаешь, где я живу?
Несмотря на то, что Грымов мечтал об этом, он поперхнулся.
– Приходи в двенадцать к забору, – продолжала она. – И ничего не бойся.
Весь вечер Грымов ходил сам не свой. Если бы не рассказ прапорщика Алиахметова о жизни Хаят, он бы ни за что не поверил чеченке. Славик хорошо знал местные нравы. В этой республике считается безнравственным, даже если одинокая женщина просто идет по улице одна. Как правило, ее повсюду сопровождает кто-то из родственников. Что уж говорить о том, чтобы чеченка вот так запросто заговорила с мужчиной, да еще пригласила в гости! Нет, здесь что-то нечисто. Однако Грымов вновь вспомнил спокойствие, с каким Алиахметов предложил ему организовать встречу. Складывалось впечатление, что он не обманывал. Зачем ему это надо? Но если пойти, что тогда? Стоп, ведь Алиахметов мусульманин! Вдруг айзер с ними заодно?
Эту мысль Грымов, подумав, отогнал. Прапорщик не решится на то, чтобы подставить его. Если Грымов исчезнет, сразу начнут трясти тех, кто последним с ним общался. Особисты умеют делать свою работу. Вмиг узнают, что накануне Грымов работал на складах, а потом вместе с Алиахметовым обедал у Аслана. К тому же азербайджанец предлагал сам, прямо за столом, все устроить. Нет, не может быть. Сказки про предателей придумывают те, кто желает очернить армию. Да и чеченки не такие уж и недотроги. Он неожиданно вспомнил рассказы мотострелков, которые дежурили на удаленных блокпостах. Солдаты во всех красках описывали, как к ним приходили жены погибших боевиков. На все попытки высмеять такие истории те, кто их рассказывал, приводили железный аргумент: мол, если она с чеченцем загуляет, то рано или поздно это разнесется по селу, и тогда ее могут не только прогнать из дома, но и забросать камнями. А наши кому могут рассказать? Только своим.
Грымов осторожно прокрался вдоль улицы и остановился у невысокого каменного забора. Оглянулся назад. КПП бригады с бетонными блоками перед воротами и уложенными в оконном проеме мешками с песком оказался единственным освещенным здесь местом. Стало страшно. Неполная луна путалась в ветвях росших напротив деревьев. Где-то лаяла собака. На окраине раздался выстрел. Он несколько раз глубоко вздохнул, стараясь унять дрожь. Славику никогда не приходилось в одиночку, да еще ночью, бродить за пределами части. Сердце стучало, словно он пробежал не один километр. Дежурному по роте сержант соврал, что пошел на узел связи, там сказал, будто собирается спать в казарме. Несмотря на то, что практически весь полк состоял из контрактников, даже офицерам запрещалось выходить без разрешения за пределы части. Самовольная отлучка могла закончиться избиением, убийством или похищением. Оружие Грымову не полагалось. Он не на выполнении боевой задачи и не в наряде. Но на всякий случай Грымов, по примеру многих своих друзей, носил на брючном ремне, под курткой, в чехле выкидной нож с небольшим фонариком в рукоятке. Большей частью он использовал его как отвертку, да еще зачищал провода.
– Солдат! – еле различимый шепот заставил Грымова вздрогнуть. Немея от страха, он развернулся на звук и увидел у забора силуэт женщины. Это была Хаят.
– Я думал, ты не придешь, – выдавил он, озираясь по сторонам.
– Пойдем со мной, – она развернулась и направилась вдоль улицы.
Они прошли до калитки и оказались во дворе небольшого саманного дома.
Хаят поднялась на невысокое крыльцо, осторожно открыла дверь и посторонилась, пропуская Грымова вперед. В доме было темно, пахло кислым молоком, бараньей шерстью, хлебом и дешевыми духами.
Грымов вытянул вперед руки, сделал два шага и замер. Хаят закрыла двери. Он развернулся и тут же почувствовал, как ее ладони легли на его плечи, скользнули выше, к затылку. Пальцы стали теребить волосы.
– Почему ты молчишь? – обжигая Славика горячим дыханием, спросила она.
Он неуклюже обнял ее и ткнулся, как слепой котенок, в лицо. Она тихо засмеялась и отстранилась:
– Погоди!
Он почувствовал, как ее гибкая талия выскользнула из рук. Вспыхнувший свет заставил вздрогнуть и зажмуриться.
Когда Грымов открыл глаза, то увидел выкрашенные коричневой краской двери. Он развернулся. Хаят стояла, склонив голову набок.
– Ты одна? – осторожно спросил он.
– Раньше здесь еще жила бабушка.
Он огляделся. Комната была поделена напополам тонкой перегородкой. У небольшого, закрытого шторой из плотного материала окна стоял старый, застеленный скатертью стол. По бокам два стула. На стене, напротив, полки с посудой. В углу железная печь. Стены и потолок были покрашены белой краской, которая местами отслаивалась от штукатурки.
– Ты будешь чай? – Хаят выжидающе уставилась ему в лицо.
– Я же совсем недавно ужинал, – напомнил он и подошел ближе.
Она взяла его за руку и увлекла в соседнюю комнату.
Когда глаза привыкли к полумраку, он увидел стоящую у стены железную кровать, ковер на стене и небольшой, узкий, как пенал, шкаф.
– Так я живу, – дождавшись, когда он оглядится по сторонам, сказала она. – Бедно?
– Скажи, почему ты пригласила меня к себе?
– Странный вопрос, – она тихо засмеялась. – Ты мужчина, я женщина.
– Не боишься? – срывающимся голосом спросил он.
– Я смелая, – она юркнула в комнату. Свет в доме снова погас. Через минуту он вновь ощутил ее появление.
– Раздевайся и ложись.
– И все-таки, – не унимался Славик, расстегивая трясущимися руками куртку. – Почему?
– Ты мне нравишься, – прошептала она.
– Правда? – он торопливо стянул штаны, нащупал кровать и сел. Как оказалось, сетка отсутствовала, вместо нее лежали доски, а сверху – старый матрац.
– Так не скрипит, – она села рядом.
Он тронул ее рукой и понял, что она раздета. «И когда успела»?
Грымов затрясся от возбуждения и, целуя в шею, медленно навалился на девушку. Она тихо засмеялась и забралась под одеяло. Грымов лег, прижался к ней, перевернул за плечо на спину и стал целовать лицо. На улице что-то грохнуло. Его словно ударило током. Он вздрогнул и замер.
– Кто это?
– Наверное, просто упало что-то. Ты испугался?
– А ты как думаешь?
– Я должна сильнее бояться, – прошептала она. – Ты мужчина. Знаешь, как переводится мое имя на русский язык?