Стретч - 29 баллов

Лэниган Дэмиан

Она вдруг смягчилась.

— Я не хотела сказать ничего обидного. В принципе, мне даже нравится. А драчливый великий поэт вообще атас.

— Может, обойдемся без великого поэта?

— Еще десять дней, и больше не услышишь.

— Да уж.

Сэди, кажется, не уловила легкий сексуальный посыл, который я вложил в свои слова.

— Фрэнк, а какого хрена ты там пропадаешь? Люси говорила, что ты учился в Оксфорде.

— Это длинная история.

— Вы должны вести страну к светлому будущему, как Том и Люси, а не в ресторанах работать.

— Неужели? Вот не знал…

— Ты

что, насовсем там решил осесть?

— Ну что ты. Только на ближайшие двадцать лет. Барт откладывает нам денег на пенсию, а опционы какие — закачаешься. Уеду на покой в Коннектикут, буду акварельки малевать.

Сэди оторвала взгляд от морского залива на потолке и твердо посмотрела на меня.

— Странный ты.

— А вдруг все остальные странные, а я — нормальный?

Она вновь погрузилась в созерцание ржавого пятна. На прошлой неделе Сэди проколола язык и вставила шарик На два дня язык распух как теннисный мяч. Теперь Сэди говорила с присвистываниями и пощелкиваниями. Вот и теперь шарик постукивал о зубы.

— Зачем ты себе вставила эту штуку в рот?

— Какую? Эту? — Она показала мне язык и засмеялась. Шарик был размером с маленькую виноградину.

— Тебе не противно уродовать себя таким образом?

— Эй, осади. Это не уродство, просто мода такая.

— Ага, кошмар.

— Че пекатто, что по-итальянски означает «какая досада». Следующий вставлю в пупок, — она издала щелчок, — а еще один — в клитор.

— О-о господи.

— А что за проблемы, падре? Два дня потерпеть, зато всю жизнь усиленный кайф от секса.

Отвращение уступило место любопытству.

— Правда?

— Увеличивает площадь поверхности или что-то там еще. Я пока всех заморочек не знаю.

— Вот черт. Я родился не в то время.

— Почему?

— Моя юность пришлась на период между панками и экстази. В итоге из меня получился не просыхающий от пива консерватор. Что другим людям вроде тебя напасть, мне — удовольствие.

— Ну, не знаю. Я тоже пиво пью, чтобы кокс залакировать.

Я только покачал головой, но она не заметила.

— Ладно, вернемся к моей персоне, если ты не против. В «О’Хара» мне по-своему нравится.

— Ой, не заливай. Ты целыми днями ноешь и все критикуешь. Что там может нравиться?

— Мне нравится привычный порядок Сам не знаю, просто это моя работа.

— Неужели у тебя нет амбиций и ты ни о чем не мечтаешь?

Сэди постаралась сказать это с иронией, наставив кавычек где только можно.

— Мы живем в Англии на исходе девяностых, Сэди. Какие, к черту, могут быть амбиции и мечты? Так, слабая надежда свести концы с концами.

Она одним махом опустила ноги на пол.

— Фигня!

— Девочка, не критикуй чужую религию.

Сэди яростно затушила сигарету.

— Ты хоть к чему-нибудь способен отнестись серьезно?

— Ого. У нас что здесь, шоу Опры Уинфри?

— Извини. Просто ты все время какой-то побитый и злой. Зачем кидаться на посетителей, если ты всем доволен? В чем твоя проблема?

Вид у меня, наверное, был понурый.

— Надеюсь, ты не обиделся.

— Нет, я польщен.

Сэди тряхнула медной гривой и потерла лицо. Она и в самом деле была красива — чуть курносая, белая кожа, изящная, влекущая линия губ.

— Пойду я.

— Да, и мне пора переодеваться.

Я посмотрел на часы. Пятнадцать

минут второго.

— Переодеваться?

— Гаэтано заедет за мной в полвторого, поедем в какую-то компашку в Ноттинг-Хилл.

Ой-ой-ой! Кто ж такое выдержит. Мне не терпелось спросито, спит ли она с этим Гаэтано, но такие вопросы, как известно, не задают.

— А что макаронник думает про твой язык?

— Ему нравится. По-своему.

И Сэди бесстыдно расхохоталась.

— Значит, он — твой парень?

— Я думаю, что да. В некотором роде.

— В каком некотором?

Сэди вспылила:

— Хрен его знает! Что, разные бывают?

Тут я тоже вспылил.

— Что ж, давай сосчитаем. Немножко пообниматься и поцеловаться дома на диване — это раз, перепихнуться при случае — это два, дрючиться по три раза за ночь — это три, отсосать с конца у молодца — это четыре. Продолжать?

Сэди вскочила, указала на дверь и презрительно покачала головой.

— Господи, Фрэнк, ты идиот с больными мозгами! Это что, одна из твоих шуток? Если так, то никому не смешно, кроме тебя.

— Ничего не поделаешь. Другие шутки меня не смешат.

— Если тебе надо разобраться со своей жизнью, Фрэнк, сделай это без постороннх. Мне нужно переодеться.

И я ушел, почти убежал.

Господи, в какой кавардак превратил я процедуру ухаживания. Балл Сэди был так низок, что хоть вешайся: 23 очка, пристрастие к кокаину, амбиции, сводящиеся к пирсингу на клиторе, — ну какая из нас пара, ей-богу? Как она могла оказаться в родстве с Люси? Еще одна загадка. Никогда не переставал поражаться, сколь разными могут быть члены одной семьи. Чего ж тогда удивляться бардаку в мире? Приближаясь к Клапаму, я злился все больше. Ну почему меня угораздило родиться в поколении черствых, свихнувшихся на деньгах, чванливых рабов правил? Где энергия, где наркотики, где непринужденный секс с людьми, которых только что встретил в ресторане? Я переключился на предстоящий уикэнд в доме отца Тома и подумал, что мы все старательно делаем вид, будто мы такие же, как наши родители. Не мои, конечно. Как родители Мэри, Люси и Тома. Полное отсутствие энергии, наркотиков и секса. И только иногда прокалываем друг друга, но не так, как понравилось бы Сэди.

Однако к чувству досады примешивалось еще кое-что — спокойная уверенность, что я легко не сдамся.

Хрустящие бумажки

Интервью с отцом Тома было назначено на такую рань, что и жаворонка бы стошнило. «О’Хара» приучил меня вставать поздно, но Том уперся — интервью должно состояться за завтраком. Когда я поднялся, за окном еще чернела ночь. Накануне позвонила секретарша и передала тревожную новость, что к нам присоединится редактор журнала, некий Тейлор Бернард, который окончил университет на год позже меня и прослыл на весь мир как альфонс, пустозвон, дешевый писака и козел. Он вел несмешные рубрики, изображая из себя молодого консерватора, и недавно опубликовал книгу под названием «Сука» о том, как собака превратилась в женщину, однако дураков покупать ее не нашлось. Отец Тома хорошо понимал, что с Бернардом на посту редактора вокруг «Эмпориума» обязательно поднимется шумиха в прессе, ведь его дружки повсюду заведовали разделами критики в газетах. Если судить по писанине Бернарда, нам не светило найти общий язык.