Шрифт:
Если бы кто ей сказал хотя бы месяц назад, что она пойдет на столь крайние меры - она бы посчитала этого человека сумасшедшим и вряд ли бы запомнила его слова. Хотя многие ожидали от нее еще и не такой выходки, в то время как сама Сашка вряд ли готова была сделать нечто рушащее ее внутренние рамки. Бесспорно, образ наследницы крупного холдинга был не кристально-чистым: что среди партнеров ее отца, что даже в стенах лицея и после — института — ее воспринимали как взбалмошную девчонку без царя в голове, на которую не сумел повлиять даже штат гувернанток. Наверное, стоило отправить ее учиться за границу — быть может, поумнела бы и присмирела бы. Но на тот момент слухи были слишком приукрашены и репутацию ее преподносили в куда более мрачном свете, нежели она и впрямь того заслуживала.
Одним-единственным вечером она с легкостью все оправдала.
Оставалось
Впрочем, даже падение в ее исполнении было шикарным.
— Ах, никакого будущего?! Ах, необразованный и бесперспективный?! Ах, сопьется?! — с каждым новым словом в стену летела очередная цветастая тряпка, а трясущиеся от неконтролируемой злости руки перебирали вешалки, но все, что попадалось под них, не подходило совершенно. На очередной возмущенно-вопросительной фразе из шкафа полетел целый ворох абсолютно новых вещей, а замахнувшаяся этой тяжелой кучей Сашка, не удержав равновесие, рухнула спиной внутрь бездонного пристанища результатов ее шопоголизма. Отбитая о крепкое дерево задница напомнила о себе и, похоже, стала последней каплей уже давно переполненной чаши, после которой из глаз хлынули злые слезы. Дернув на себя какой-то кусок шелка, свисавший ровно перед носом, чтобы воспользоваться им в качестве платка, взвыла — проклятая тряпка потянула за собой вешалки, зацепившиеся друг за друга. Проклиная любимого папу и свое личное невезение, Воронцова как-то по-детски всхлипнула и просто разревелась, уткнувшись лицом в тот самый шелк.
Ей было двадцать лет, и она глупо рыдала из-за очередного родительского запрета.
Жизнь всегда кто-то расписывал за нее: указывали, как себя вести, что говорить, как улыбаться, как плакать, и разве что не говорили, как нужно дышать. За нее выбирали друзей, но она бы никогда не подумала, что за нее выберут и тех, в кого ей влюбляться. Михаил Степанович до сих пор ни разу не выставлял себя деспотом: сколь бы жестко он ни вел себя по отношению к поведению дочери и ее стремлениям, выстраивая за нее цели, что она обязана была достигать, он не стремился перекрыть ей кислород полностью. По крайней мере, так думалось Сашке, когда она уговаривала своего молодого человека придти на семейный ужин: эти отношения длились уже целых полтора месяца и претендовали на всю оставшуюся жизнь — не то что бы это можно было назвать великой любовью, но замуж хотелось до чесотки под лопатками. Гриша был настроен вполне решительно: ровно настолько, что пару дней назад прямо сообщил ей, что готов забрать Сашку вместе с ее десятью чемоданами в свою хрущевку, доставшуюся от прадедушки. Ну и что, что однушка? Зато в пределах Кольца - центр, можно сказать! Тараканов выведем, обои переклеим, даже окна на пластиковые заменить вполне можно. Ну, зарплаты этак с четырнадцатой. Воронцова, конечно, где-то краем подсознания сомневалась, что способна протянуть в таких условиях дольше одной ночи, но уж очень интересно было примерить статус замужней дамы, особенно когда часть подруг уже успела расписаться и даже начать выбирать детскую коляску. Рожать Сашка по их примеру пока не намеревалась, но штамп-то не настолько страшен, правда? Да и вообще, можно было пожить пока и с папой — места много, новоиспеченному мужу найдут комнату.
В общем, вопрос в одностороннем порядке был решен, и оставалось его как-то донести до Воронцова-старшего. Проблемы на горизонте не мелькали, и насвистывающая Сашка, впрыгивающая в какое-то категорически строгое платье, купленное ей отцом, уже видела на своем безымянном пальце тусклый простой ободок из серебра — с Картье придется повременить, но это же успеется?
Знакомство хозяина дома с претендентом на руку его дочери проходило вполне мирно: беседа, пусть и слегка походящая на какой-то допрос со стороны Михаила Степановича, неторопливо текла, едва ли прерываемая сменой блюд, и Сашка, демонстрирующая свой обычный аппетит, раскрывающая створки мидии, с любопытством поглядывала на сидящих за столом мужчин. Казалось, что папе понравился ее молодой человек, и это крайне успокаивало Воронцову: жестом подозвав к себе одного из слуг, она шепотом попросила принести вина. По легкому напряжению, читавшемуся на лице потенциального супруга, было ясно, что разговор входит в решающую фазу, и хотелось этот момент обозначить особо.
Касаясь пальцами холодной хрустальной ножки, Сашка едва заметно прикусила щеку — как делала всегда в волнении: Гриша, уже взявший бокал с налитым в него Тиньянелло, поднялся
Звонкий голос, переполненный обидой, принадлежал, кажется, не ей — Сашка даже не поняла, что именно выкрикнула в лицо отцу, залпом опрокинув в себя все содержимое бокала и с силой швырнув хрустальное изделие об паркет. Две секунды, ровно две секунды она смотрела в родное и сейчас столь ненавистное лицо, после чего, поджав губы, резко развернулась и вылетела из столовой, со всей дури захлопнув за собой дверь. Край платья попал в эту щель, тормозя ее движение, но взбешенная и обиженная Воронцова даже внимания на него не обратила: дернувшись так, что тонкая ткань треснула, разрываясь, она продолжила свой путь. Двадцать три ступеньки, четыре метра коридора, еще один звучный хлопок дверью и щелчок замка. А после — сдавленные проклятия и шорох вылетающих из шкафа вещей.
Она ненавидела компанию отца, ненавидела свои обязательства, ненавидела свою жизнь, в которой не существовало той свободы, что так хотелось.
Ей было двадцать лет, и она впервые была готова сделать то, на что не решилась бы еще утром.
Когда такие бессмысленные рыдания утихли, а мозг начал опять связывать слова в относительно цельные фразы, пальцы нашарили на полу возле шкафа телефон и почти без ошибок набрали нужный номер.
— Что ты говорила про сегодняшнюю тусовку? — голос уже звучал почти ровно, разве что злость в нем было трудно не уловить.
— Ты же была крайне занята и вообще, — хмыкнула Ритка на другом конце провода, про себя расплываясь в довольной улыбке. Сашка это чувствовала, но ей было абсолютно не до внутреннего торжества рыжей — что угодно, лишь бы отплатить родителю за его тиранию.
— Заткнись и просто скажи место.
Она знала, что подруга поймет. Она всегда все понимала, даже когда Воронцова отборным матом выражала свои мысли, отталкивая всех и каждого. Ритка была тем самым человеком, с которым не требовалась маска, и именно за это Сашка ее любила. За то, что она стала недостающей половиной ее чертовой души, кажется, искореженной окончательно. За то, что принимала любой, чего не делал никто из этого долбаного окружения, помешанного на правильности и репутации.
У болотно-зеленого платья были оторваны рукава и шифоновый верхний слой: осталась лишь атласная основа на узких бретелях, лишенная всяческого украшения. На шею легло массивное золотое колье, рядом с карминно-красным клатчем упали черные босоножки, рука вывела линию стрелки. Особым гостям полагалось опаздывать, даже если их появление было для всех сюрпризом. Когда каблуки цокнули в направлении выхода из комнаты и щелчок выключателя погрузил ее во тьму, на уже лишенном всяческих следов слез лице промелькнула то ли презрительная, то ли предвкушающая улыбка.
Вечеринка и впрямь уже была в самом разгаре — это легко читалось на не блещущих адекватностью лицах собравшихся: часть из них Воронцовой была совершенно не знакома, другая часть вроде бы когда-то мелькала перед глазами, но назвать по именам она смогла бы в лучшем случае с десяток человек. Впрочем, удивляться этому не стоило: всех приглашала Ритка, и пусть даже ориентировалась она на свой круг общения, а не на тех, с кем был близок виновник торжества, как это всегда делала, сама Сашка с этими людьми почти никогда не сталкивалась. По мнению ее папочки они не представляли интереса для общения и поддержания каких-либо отношений, и ей не стоило ввязываться в такую компанию. Так что кроме пятерки одногруппников, в которую входила и рыжая, она не знала здесь никого. Даже того, ради кого вообще затевалась вся котовасия с морем алкоголя и девочками в блестящих лифчиках. Стриптизерши, серьезно? Неслышно (среди этого шума можно было и не беспокоиться за такие мелочи) фыркнув, Воронцова пробилась сквозь толпу, выискивая глазами подругу: она вполне комфортно себя чувствовала даже среди непонятных лиц, но хотелось хотя б одну адекватную персону, которая даст ей ориентир к дальнейшим действиям.