Строматы. 1-7 Том

Александрийский Климент

II. О смысле заглавия книги

(4, 1) Наши заметки, как мы уже об этом не раз говорили, для не очень старательных и неопытных читателей могут показаться слишком разнообразными и, как на это указывает и само заглавие, состоящими из различных кусков, сотканных в один ковер так, что рассуждение постоянно скользит от одного предмета к другому, зачастую указывая в одном направлении, но доказывая тем самым нечто иное. (2) «Рудокопы, — говорит Гераклит, — в поисках золота переры­вают множество земли, а находят самую малость».⁶²¹ Однако каждый, кто принадлежит к «золотому роду», даже раскапывая то, что чуждо ему, и в малом найдет немало. Так слово сможет найти читателя, который в силах понять его.⁶²² (3) Так и наши Строматы в руках челове­ка, читающего их с пониманием, могут оказаться хорошим подспорьем для памяти и средством, помогающем в поиске истины. (4) Однако читатель, сверх того, и сам должен заняться исследованием. (5, 1) Разумному путнику, если он пребывает в сомнениях относительно правильного выбора пути, достаточно лишь указать верное направление. Дальше он уже сам сумеет продолжит путь и достигнуть своей цели. Однажды некий раб спросил дельфийскую жрицу, как ему расположить к себе свое­го господина? Пифия ответила: «Если поищешь, найдешь». (2)

И все же, как мне представляется, сложным занятием является поиск сокрытого блага,

Ведь добродетель от нас отделили бессмертные боги

Тягостным потом: крута, высока и длинна к ней дорога,

И трудновата в начале. Но если достигнешь вершины,

Легкой и ровною станет дорога, тяжелая прежде.⁶²³

(3) «Тесен и узок путь Господень» (Мф. 7:14.) и «лишь для употребляющих усилие Царство небесное». (Мф. 11:12.) Вот почему Господь и говорит нам: «Ищи и найдешь» (Мф. 7:7.), если будешь держаться царского пути и никогда не уклонишься с него.

(6, 1) Поистине, великая плодоносная сила заключена даже в малом семени учений, содержащихся в этой книге; по слову Писания, она — «как питающий всех полевой злак» (Job. 5:25.). (2) Следовательно, если наши заметки названы Строматами, то такое наименование вполне подходит их содержанию, ибо речь в них и вправду идет о весьма разнообразных предметах, наподобие жертвенных приношений, в которые, по словам Софокла, входили

(3) … шкура овцы и вино,

аромат и отборные гроздья,

плоды разнородные,

масло могучей оливы и чудные соты,

труды золотистой пчелы.⁶²⁴

(7, 1) Так и в наших Строматах, как у садовника из комедии Тимокла⁶²⁵, произрастают «смоквы, оливки, сушеные винные ягоды и мед с плодоносного поля». (2) Эта-то плодоносность поля заставляет хозяина произнести следующее: «Ты верно имеешь в виду не поле, а оливковую ветвь, увешанную жертвенными плодами (ei)resiwnhn)». (3) В самом деле, ведь был у афинян обычай петь пред храмом стихи такого содержания: «Приносит ветвь оливы и смоквы, и сытный хлеб, и медовую чашу, и масло для умащения кожи». (4) Подобно веяльщику, отделяющему зерно от мякины, наш чита­тель также должен почаще пропускать пшеницу сквозь решето и очищать ее от сора.

III. Об истинном совершенстве

(8, 1) Большинство людей в своем непостоянстве и неразумии походят на переменчивую погоду.

(2) Много недоверие блага приносит и вреда доверчивость.

(3) А Эпихарм говорит следующее: «Не пренебрегай недоверчивостью, ибо она — основа благоразумия».⁶²⁶ (4) Однако недоверие к истине ведет к смерти, равно как вера в истину — к жизни. И наоборот, верить в ложь, а истину отвергать — это верный путь к гибели. (5) То же самое следует сказать о воздержа­нии и невоздержности: первое — это дело жизни, а второе — смерти. Воздерживаться от дел добрых равносильно злодейству, а воздержание от всякого рода неправд — начало спасения. (6) И мне кажется, что почитанием субботы косвенно заповедуется воздержание, ибо имен­но им советуют укрощать в себе злые наклонности. А иначе чем отличался бы человек от животных? (7) И, с другой стороны, в чем Ангелы Божий были бы мудрее человека? «Немногим ты умалил его пред Ангелами», как сказано. (Пс. 8:6.) Дей­ствительно, никто не относит этого изречения Писания к Господу, хотя он также облечен был плотью. Лучше всего отнести его к со­вершенному мудрецу, лишь немногим умаленному перед Ангелами, а именно — лишь временностью этой земной жизни и одеждой плоти, в которую он облечен. (8) Поэтому под мудростью я разумею не что иное, как знание, ибо жизнь [во всем остальном] схожа. Для природы смертной, то есть для че­ловека, равно как и для всех других созданий, вместе с ним возвы­шенных бессмертием, жить означает созерцать и во всем соблю­дать умеренность, хотя по степени совершенства одни существа могут и превосходить другие. (9, 1) Именно по этой причине Пифагор говорил, что мудрым является только Бог.⁶²⁷ Но именно это же утверждает и апостол в Послании к Римлянам: «К послушанию веры, извещенной во всех народах, единому премудрому Богу через Иисуса Христа». (Рим. 16:26—27) В любви соединившись с мудрос­тью, Пифагор назвал себя не мудрецом, а лишь другом мудрости. «Бе­седовал же с Моисеем Бог, — говорит Писание, — как друг [бесе­дует] с другом.» (Исх. 33:11.) (2) Ясно, таким образом, что истина исходит от Бога, им она порождается, гностик же стремится к истине и любит ее. «Пойди, ленивец, к муравью и стань учеником пчелы», — говорит Соломон (Притч. 6:6.). (3) Учиться чему? Тому, что у каждого существа свое особое назначение: иное у вола, иное — у лошади, иное — у пса. Какое же призвание у человека? (4) Человек, в моем понимании, есть нечто вроде кентавра, почитавшегося в Фессалии. В нем соединяются разумное и неразумное начала, душа и тело. Тело занято землей и гнется к ней, душа же стремится к Богу. (5) Ведомая истинной философией, она устремляется ввысь к родственному ей, всеми своими силами трудится над освобождением от похотей тела, и среди прочего, от забот и страхов, хотя, как мы показали выше, терпение и страх необходимы для утверждения в добродетели. (6) Разумеется, что «законом познается грех» (Рим. 3:20.), как это утверждают и хулители закона, хотя и «до закона грех был в мире» (Рим. 5:13.); но «без закона, — ответим мы им, — грех мертв». (Рим. 7:8.) (7) Ведь избавляясь от причины страха, то есть, от греха, мы избавляемся и от самого страха, и, кроме того, от самой возможности наказания, поскольку подрываем то основание, на котором базируется вожделение. (10, 1) «Закон же не для праведника положен», — говорит Писание.⁶²⁸ Хорошо сказал и Гераклит: «Имени Правды не знали бы, если бы не было этого».⁶²⁹ И по мнению Сократа «законы не для добродетельных принимаются».⁶³⁰ (2) Однако хулители закона не постигли смысла этих слов апостола: «Любя­щий ближнего зла не делает ему» (Рим. 13:10.) и [заповеди] «не уби­вай, не прелюбодействуй, не кради и всякая другая, которая зак­лючена в слове: Люби ближнего твоего как самого себя.» (Рим. 13:9.) (3) Вот почему и Господь наш говорит: «Возлюби Господа Бога тво­его от всего сердца твоего и ближнего твоего, как самого себя».⁶³¹ Но так как человек, любящий своего ближнего, ничего дурного ему причинить не может и так как сущность всех заповедей содержится в одном кратком слове: любите ваших ближних, то из этого следует, что заповеди, которые должны были пробудить страх, порождают лю­бовь, а не ненависть. (11, 1) Закон, источник страха, следовательно, не может произвести в душе ни смущения, ни печали. «Потому что, — гово­рит апостол, — закон свят и поистине духовен». (Рим. 7:12.14) (2)

Изучив природу тела и сущность души, мы можем, я думаю, понять и то, какая их ожидает участь, и после этого уже не считать смерть злом. «Ибо когда вы были рабами греха, — говорит апостол, — тогда свободны были от праведности. Ка­кой же плод вы имели тогда? Дела, которых теперь и сами стыди­тесь, ибо конец их — смерть. Но ныне, когда вы освободились от греха и стали рабами Богу, плод ваш есть святость, а конец — жизнь вечная. Ибо возмездие за грех — смерть, а дар Божий — жизнь вечная во Христе Иисусе, Господе нашем». (Рим. 6:20—23)

(12, 1) Отсюда ясно, что жизнь грешной души, когда она еще соединена с телом, есть смерть для нее, действительной же для нее жизнью бу­дет лишь разрыв всех связей с грехом. (2) Однако многочисленны препятствия и канавы страстей, которые подстерегают нас, широки пропасти гнева и злобы, которые нам предстоит перепрыгнуть, хитры уловки тех, кто замышляет против нас злое. Лишь преодолев все это возможно достичь знания Бога «лицом к лицу, а не как в зерка­ле». (1Кор. 13:12.)

(3) Тягостный жребий печального рабства избрав человеку,

Лучшую доблестей в нем половину Зевес истребляет.⁶³²

(4) Рабами писание называет всех, содействующих греху (Рим. 6:17—20), ему проданных (Рим. 7:14.), всех тех, кто любит чувствен­ные удовольствия и занят лишь своим телом. С точки зре­ния Писания эти несчастные походят более на животных⁶³³, на «разгоряченных коней, ржущих на жену ближнего» (Ier. 5:8.), они скорее скоты, чем люди. Угождающий плоти — это похотливый осел⁶³⁴; похи­титель чужого добра — хищный волк (Быт. 49:27.); клеветник — змея⁶³⁵.

(5) Поэтому-то постепенное отрешение души от тела, которым фило­соф занят в течение всей своей жизни⁶³⁶, развивает в нем искреннее стремление к познанию, дабы тем легче и спокойнее пе­ренести ему и естественную смерть, которая есть всего лишь разрешение уз, соединяющих душу с телом. «Для меня мир распят и я для мира», — говорит апостол. (Гал. 6:14.) «Хотя жив еще и во плоти, но так, как если бы уже на небе жительствовал».⁶³⁷

IV. Похвала мученичеству

(13, 1) Каждый, заслуживающий именоваться гностиком, легко смиряется, если это необходимо, и даже тело свое охотно предает во власть тому, кто от него этой жертвы требует. Очистив плоть свою от всех греховных склоннос­тей, он не с бранью обращается к искушающему, а скорее со слова­ми вразумления и обличения, показывая

… славу какую и сколь счастливую жизнь…⁶³⁸

он оставил и пришел сюда, и пребывает со смертными.

(2) Прежде всего он пред самим собой свидетельствует о своей искренней верности Богу; во-вторых, он свидетельствует против искусителя, доказывая, что тот попусту возмущается твердостью и неизменностью его любви к Богу; в-третьих, наконец, он свидетельствует пред Господом, что его учению присуща особая божественная сила убедительности, так что даже страх смерти не может понудить верного к отступничеству. Истинность учения он подтверждает самим делом, являя ос­тальным всемогущество Бога, к которому стремится. (3) Кто не уди­вится силе любви и чувству благо­дарности, с какими он стремится к соединению с родственными ему душами? Каким стыдом, проливая свою драгоценную кровь, покрывает он неверующих! (14, 1) Удерживаемый от отступничества благо­творным страхом заповеди, он не соглашается отречься от Христа и этим свидетельствует о присущем ему страхе Божием. Однако он не продает свою веру и поступает так не в ожидании приготовленного ему венца, но оставляет эту жизнь из одной любви к Богу, с радостью в сердце, с благодарением на устах, и к пробудившему в нем голос, который зовет его из этого мира, и к злоумышленно посягнувшему на дни земной его жизни. Последнего он благодарит за то, что тот предоставил ему столь удобный случай явить себя миру и Богу таким, каков он есть. Мучителю показывает он силу своего терпения, а Богу — искренность своей любви к тому, кто еще ранее возрождения мученика уже видел его преданность и го­товность принести себя в жертву. (2) С каким мужеством и радостью стремится он к соединению с тем, кого он любит, за кого добровольно жертвует своим телом и вдобавок душей, как думают его земные судьи. Но этой последней он не теряет, а, напротив, приобретает ее, слыша от Христа, по сходству их страданий, приветствие: «О, брат мой возлюбленный!» — как выразился бы поэт. (3) Мы называем мученичество «совершенным», поскольку оно отличается от обычного «завершения» человеческой жизни; мы видим в нем проявление совершеннейшей любви к Богу. (4) Древние эллины воспевали и прославляли смерть павших на поле битвы. Но это они делали вовсе не затем, чтобы побуждать других к насильственной смерти. Почтением, которое воз­давалось павшим на войне, они свидетельствовали лишь то, что те ушли из этой жизни без страха перед смертью. Они отрешились от тела раньше, чем душа начала испытать помутнение и впала в состоя­ние омертвелости и бесчувствия, как это бывает с людьми, умираю­щими от болезней, ибо последние расстаются с этой жизнью в стра­хе и снедаемые желанием пожить еще. (15, 1) Выходит, что душа умираю­щих от болезней, если только они не были отменно добродетельны­ми, вместо того чтобы освобождаться из смертной этой темницы в чистоте, отходит окруженная целым роем похотей, которые, подобно свинцовым гирям, тянут ее вниз. (2) Есть, впрочем, и среди погибающих на поле брани такие, которые умирают, мучимые всеми теми страстями, какие они непременно обнаружи­ли бы, если бы угасали от какой-либо болезни.

(3) Итак, мученичество заключается в исповедании Бога. А если это так, то и каждая душа, проводящая свою жизнь согласно с познанием о Боге и исполняющая его заповеди, есть уже исповедница, делом и словом. Не все ли равно, как освободиться из темницы этого тела? Вместо пролития крови она свидетельствует о своей вере всей жизнью и исповедует Бога даже в минуты смерти. (4) Не говорит ли Гос­подь в Евангелии: «Кто оставит отца или мать или братьев… (и далее до слов) … ради Евангелия и имени моего, и будет блажен».⁶³⁹ Не о мученичестве в обычном смысле этого слова Господь говорит здесь, но о таком, которое проис­текает из откровенного знания, гносиса, об исповедании Господа своей жизнью в любви к нему, в соответствии с евангельским каноном. (5) Гносис этот означает знание имени [Христа] и разуме­ние его Евангелия и указывают не на суетное поминание имени и дела Христова, а на необходимость истинного познания, проведен­ного в жизнь; и такое познание будет действительно исповедничеством, которому сопутствуют не только оставление земного родства, но и всех внешних благ, страстей и похотей. Словом «мать», которую прихо­дится оставлять ради Христа и его Евангелия, иносказательно обо­значена родина и родная страна. (6) Под словом же «отец» Писание разумеет законы и порядки, над которыми праведник с благодаре­нием и великодушием должен возвыситься, чтобы стать угодным Богу и занять место на правой стороне святилища, о чем говорили и апостолы⁶⁴⁰.