Стыд

Строгальщиков Виктор Леонидович

— Лузгина уже начинала раздражать эта новая слесаренковская привычка повторять слова. У брата в детстве была манера в шахматах сходить, а затем перехаживать; Лузгин бесился и щелкал брата по лбу средним пальцем. Увы, сейчас и здесь такого он себе не мог позволить, а потому спросил из вежливости:

— Вы к нам надолго?

— По обстоятельствам… Как семья Кротова? Я слышал, они по-прежнему на Кипре? Мне очень жаль, что с ним так получилось.

— Вы его помните?

— Конечно, — сдержанно ответил Слесаренко. — Как у тебя? Женат?

— Сейчас вы спросите: на ком? Женат, и на своей жене, хотя формально мы в разводе. А если вы про ту историю на выборах…

— Да нет, ну почему? —

смутился Виктор Александрович и снова стал похож на человека. — Я, между прочим, тоже женат.

— Я слышал: на американке. Кто она, если не секрет?

— Как ты — по прессе. Познакомились в Бостоне, я там три года работал.

— С вами приехала?

— Пока в Москве…

— Опять же, если не секрет: на много вас моложе?

— Ей скоро сорок.

— Изрядно, — произнес Лузгин и сам не понял, что имел в виду: возраст супруги или разницу в годах. — А это правда, что вас сюда американцы назначили?

Он уже слышал немного про нового «вице»: и про жену, и про Штаты. «Севернефтегаз», от которого отпочковался в свое время «Сибнефтепром», давно уже принадлежал американской компании «Аноко», ныне прикупившей часть активов СНП и приславшей Слесаренко «блюсти интересы».

— Как вы вообще в «нефтянке» задержались? Я, честно, думал: это временно.

— Вообще-то я, к твоему сведению, в Тюмени нефтегазовый окончил…

— А в Штатах? Поди, Гарвард?

— Курс в Бостонском технологическом.

— Не слышал о таком. Тяжеловато было? Все-таки возраст..

Слесаренко пожал плечами и глянул на часы — прямоугольные, белого металла, дугою обтекавшие запястье. Припомнились пудовый «Ролекс» Геры Иванова и тяжкий грохот по столу, что отвлекло внимание, но краешком его Лузгин все же уловил тональность новой фразы Слесаренко и спросил настороженно:

— Не понял, вы о чем?

Вице-президент компании соединил ладони, направив пальцы ледокольным клином прямо Лузгину в лицо.

— Я же тебя помню и знаю, Владимир. Ты почти не изменился.

— А вот вы…

— Не перебивай, пожалуйста. Ты ведь довольно умный и корректный человек, с тобой легко работать…

— Ну не скажите!

— При всех твоих творческих вывертах. Но когда тебе что-то надо от начальства, ты начинаешь дерзить. Вот я и спрашиваю тебя: за чем пожаловал?

Он так и произнес раздельно: «за» и «чем». Лузгин уж было удивился его памяти и сообразительности, но вовремя уразумел, что пугающая проницательность господина начальника на самом деле есть незыблемая чиновничья уверенность, будто от них всегда и всем что-то нужно. Он вспомнил, что был в Тюмени мэр, любой разговор с посетителем начинавший фразой: «Цена вопроса?» — ибо знал по опыту, что рано или поздно станут просить денег, так лучше сразу к делу, то есть к деньгам, не теряя времени.

— Я вас когда-нибудь о чем-нибудь просил? Ну, в смысле — для себя?

— Не было такого, — ответил твердо Виктор Александрович.

— Вот именно. Так в чем же дело?

— А дело в том, что я имел беседу с Харитоновым. И он меня предупредил. Так что я в курсе твоей проблемы.

— Это не моя проблема, — с нажимом произнес Лузгин, совершенно ошарашенный поворотом разговора. Он отнюдь не собирался раскрывать все карты при первой же встрече, намерен был установить контакт и возобновить пусть не приятельство, — такого не было и прежде, — но хотя бы знакомство, а уж потом, при удобном случае, поведать как бы вскользь историю с Валькиной нефтью, чтобы собеседник произнес, наконец, заветное: «Чем я могу помочь?». А помочь Слесаренко мог изрядно: по рангу он был выше Харитонова, более того — курировал в правлении соответствующий бизнес-сектор. Как ставленник американцев, и вовсе был всесилен, на что Лузгин и рассчитывал прежде всего, а

нынче понял, что попал в капкан. Если он сейчас после прямого и четкого вопроса уйдет от темы и сделает вид, что заявился просто так, повидаться тема будет закрыта, и возвращаться к ней потом бессмысленно. Но если он тему продолжит, то предстанет в глазах Слесаренко мелким шкурником (сто тысяч тонн — ничего себе мелким!), примчавшимся по-быстрому урвать свое под расслабляющую музыку былого, и так же похоронит тему раз и навсегда. И еще он вспомнил, — да, впрочем, и не забывал никогда, — что сидящий ныне напротив человек с внушающим доверие сосредоточенным лицом однажды уже предал его и бросил на произвол судьбы в чужом далеком городе, и даже не позвонил потом, не поинтересовался, что с Лузгиным и как. Прошло немало лет, и Лузгин вообще-то примирился в душе с тем исходом событий, сочтя его результатом непреодолимых обстоятельств, где каждый был по-своему неправ, но и не виноват особо — так, чтобы затаить обиду на всю оставшуюся жизнь. Обида ушла, но не память, и вот — все вернулось с прежней остротой, у Лузгина даже стало сухо во рту.

— Скажи мне честно, — покачал все так же сомкнутыми ладонями Слесаренко, — в этом деле есть твой личный интерес?

Лузгин мгновение помедлил и ответил:

— Есть. А что?

— Это хорошо. — Слесаренко опустил ладони на стол.

— Если бы ты ответил «нет», я бы тебе не поверил. И не стал бы тебе помогать.

— А вы намерены мне помогать?

— Нет, не намерен. В этом деле — нет. Но ты не соврал мне, поэтому в другой раз, когда ты придешь, я тебе обязательно помогу, если это будет в моих силах.

— Спасибо, Виктор Александрович, — сказал Лузгин, — только я к вам больше не приду. Извините.

— Придешь, придешь, — знакомо улыбнулся Слесаренко.

— Меня вместо Иванова назначили курировать юбилей, так что… сам понимаешь… Я тут, кстати, почитал твое… Неплохо. Талант не пропьешь, а, Владимир?

— Да заслабо, — сказал Лузгин.

— Я слышал, ты бросил?

— Ну все-то вы знаете…

— Это хорошо.

— Послушайте, Виктор Саныч, — голосом раскаявшегося шпиона проговорил Лузгин, — а может, все-таки получится с Ломакиным? Я слышал, сейчас многое пересматривается. Да, вроде, и немцы не против. Вот если бы еще американцы… Ну, что им эти жалкие сто тысяч? Даванут на немцев — те признают, готовы признать… И всего-то нужна бумага от компании, подтверждающая легальность сделки. Компания же ничего не теряет! Она в свое время деньги от Кафтанюка уже получила.

— Вот именно, — взмахнул бровями Слесаренко. — У кого Ломакин нефть купил? У Кафтанюка.

— Но это же ваша нефть, и Кафтанюк — ваш человек!

— Последнее — неправда. Он просто нефть купил на тендере.

— А тендер кто подстроил так, чтобы его именно Кафтанюк и выиграл? Не Харитонов ли?

— Много ты знаешь, Владимир Васильевич… Я же сказал…

— Вот только пугать меня не надо. Я в зоне был, меня теперь так просто не испугаешь.

— Там действительно страшно?

— Там страшно. — Лузгин помолчал. — Страшно не то, что я там видел, страшно другое: что люди даже к этому страху могут привыкнуть. И получается, что страха нет, нет страны, нет закона, нет власти, нет работы, нет защиты…

— Власть есть всегда.

— Смотря чья. А так — власть сама по себе, люди тоже.

— Говорят, ты стрелял?

— Это кто такое говорит? — встревожился Лузгин.

— Да вроде бы ты сам рассказывал. Легенды ходят… Вот и запрос из Тюмени пришел… Да ты не бледней: пока жив старик, никто его зятя не тронет, я так полагаю. А мы со стариком встречались, и не раз. Так что привет от меня передай, пусть заглянет при случае. Я бы и сам к нему в гости зашел, а то сижу в гостинице как сыч.