Стыдные подвиги
Шрифт:
— Это Москва, — мягко ответил ее спутник. — Тут все возможно.
Я демонстративно смотрел в дальний угол веранды, где три материально обеспеченных шалавы в розовых велюровых костюмах деловито сосали из трубочек слабоалкогольные коктейли. Шалавы переговаривались очень тихо. Наверное, стеснялись малороссийского акцента.
Ощущение, что все идет не так, то появлялось, то исчезало.
Она извинилась, встала, прошла мимо меня, — на правой ноге выше икры, с обратной стороны колена, сильно вылезли два сосуда, и вид этих нежно-фиолетовых линий, предвестниц варикоза, почти примирил
Ее спутник достал телефон и стал, умеренно матерясь, обсуждать продажу «коротких позиций» неожиданно тусклым, вялым голосом, словно скреб ложкой по дну кастрюли. Когда она вернулась, прервал беседу на полуслове. Молодец, похвалил я его, такой молодой, а уже понимает, что женщина важнее бизнеса. Я потратил двадцать лет, чтобы это уяснить.
— Итак, — прошелестел он снова мягко (сменил и тембр, и регистр). — О чем мы говорим? О Микки Рурке, старом пьяном актере? Или о тебе, красивой и обаятельной женщине?
Молодец, подумал я. Однозначно игрок высшей лиги. Только самые сообразительные ребята знают, что назвать юную девушку женщиной — значит польстить ей.
— Обо мне, конечно.
— Тогда расскажи… Расскажи мне… — элегантная пауза, — о своем окне. Что ты там видишь?
— В окне?
Вот, Микки. Вот твой лучший ученик. Интересно, он смотрел фильм или сам до всего дошел?
— Да. В окне. Ты просыпаешься, встаешь, подходишь к окну… Что ты видишь там? Какой пейзаж встречает тебя, когда ты начинаешь новый день? Я хотел бы это знать.
Смех, — игривый, но не глупый.
— Зачем?
— Чтобы лучше понять тебя.
Она опять посмеялась, тише, но печальнее.
— Лучше — ты.
— Что я?
— Лучше ты расскажи мне. Я что, — чуть повысила голос, — выгляжу такой дурой, да? Скажи: «Ты выглядишь дурой».
— Не скажу, — ответил он, сохраняя самообладание. — Ты не выглядишь дурой.
— Да? Тогда почему ты решил, что я сразу все тебе изложу в подробностях? Про вид из моего окна? Чтобы ты понял, где я живу? В городе, как лохи, или за городом, как нормальные люди? Пошел ты к черту, ясно? Я думала, ты — нормальный, а ты — дешевка. Не звони мне больше. Еще раз позвонишь — скажу отцу, он тебя порвет.
Пока она уходила, я боролся с желанием обернуться, увидеть выражение его лица. Мне казалось, парень останется невозмутимым.
Шалавы ничего не слышали, но все видели. Они сменили позы и одинаковыми движениями поправили волосы.
Увы, дамы. Вы не интересны этому парнишке. Вы интересны только мне.
Романтические герои не имеют дел с блядями и неудачницами.
Шоколадный зайчик
Мы познакомились в июне. В июле ей исполнилось восемнадцать. Мне — двадцать два.
В ноябре я на ней женился.
Весь остаток года я ходил в ее джинсах. У нас с ней почти одинаковый рост, а джинсы «Пирамида», популярные в девяносто первом году, вполне прилично сидели и на мужской фигуре, и на женской. Штаны то есть в семье были одни на двоих.
Дальновидный мужчина, я еще в начале декабря выяснил, какой подарок жена желает на Новый год. Я был серьезный, положительный малый, и в двадцать два года ощущал себя взрослее иных тридцатилетних приятелей. А жена вполне соответствовала своим восемнадцати. Уважала вкусные конфетки, телевизор посмотреть, поспать или сшить себе какой-нибудь жакет приталенный, или как там это называется.
Кроме примерно одинакового роста, мы имели примерно одинаковый темперамент и ежедневно скандалили, чтобы тут же помириться. Однажды, в момент очередного примирения, я ловко поднял тему новогоднего подарка. Умный малый был, да.
Декабрь получился плохой, мрачный и неудачный; я сидел без копья. Все сидели без копья, но я не хотел как все, я хотел одевать свою подругу в шелка и бархат. Как положено мужчине. Ну, предположим, не в бархат, но чтоб у каждого из двоих имелись как минимум персональные штаны. Молодой супруг бился и дергался, куда-то ехал, сунув за пояс газовый пистолет, кому-то звонил, с кем-то о чем-то договаривался, искал, думал, пробовал.
Когда я спросил о подарке, она заплакала, потому что у нее ничего не было. Даже джинсов. В тот день как раз моя очередь была ходить в джинсах.
Я хочу зайчика шоколадного, сказала она.
Двадцать девятого декабря я выехал в Москву на поиски шоколадного зайчика, имея в кармане джинсов «Пирамида» триста пятьдесят рублей наличными, а за поясом — газовый пистолет.
Пахнущая выхлопными газами столица, сырая, серая, мутная, отсвечивала милицейскими кокардами, багровыми мордами мелких уголовников и мерцающими вывесками коммерческих палаток. Повсюду из динамиков хрипел сверхмодный певец Кай Метов. «Позишен намбо уан».
Я наивно полагал, что оборотистые деятели бизнеса заблаговременно завезли немеряное количество шоколадных зайчиков и прочей фауны во все ларьки, палатки и магазины — но ошибся. Зайчики отсутствовали. Предлагались только Деды Морозы — действительно, шоколадные, по приемлемой цене, оптом — скидка. Но мне нужен был зайчик. Я разозлился. Жена не попросила косметику, побрякушку из драгоценного металла, сумочку, перчатки, щипчики маникюрные, она деликатно повела речь о ерунде копеечной, — что же я за мужчина, если не найду в столице бывшей империи, огромном городе, шоколадного зайчика для своей женщины?
Я прошел насквозь ГУМ, ЦУМ, Новый и Старый Арбат, «Детский мир» и Тверскую, от «Интуриста» до памятника Маяковскому, уважавшему, как и я, огнестрельное оружие. Зайчиков не было. Собственно, ничего не было, кроме каких-то позорных китайских елочных гирлянд, сигарет, водки и дорогостоящих шоколадных батончиков «Сникерс». Мы с женой не каждый день ели «Сникерс». В богатых домах такие батончики подавали гостям на блюдце, к чаю, сняв упаковку и разрезав поперек на несколько частей.
Москва гудела, прилипала к подошвам, дышала перегаром. Мне подмигивали барыги, мне вслед прищуривались карманники. Человек с физиономией персонажа Булгакова предложил купить швейцарские франки. В толпе у Трех вокзалов мощно напудренная женщина в кроличьей кацавейке схватила меня за рукав и прошептала, что если я налью ей стакан, то смогу сделать с ней все, что захочу. Я кивнул и ускорился, я не хотел ее, я хотел шоколадного зайчика.