Стыдные подвиги
Шрифт:
Его познания в области агрономии потрясли местных хуторян. Первое время мужики собирались возле хаты московского пришельца каждое утро. Деликатно стучали в окошко: «Михаил Васильич! Выйди, скажи, что делать!»
Но трудно вырастить хлеб или яблоко одной только силой мысли. Нужны деньги, нужна вода. Земля в тех краях тверже камня. Иван, регулярно получавший от брата письма, говорил, что Мишка живет натуральным хозяйством, растит дочь и своими руками строит дом. Арбузы его широко известны своей сладостью и размерами. На прожаренных солнцем равнинах меж Ростовом и Волгоградом наличные купюры не имеют хождения, их приберегают для поездок
Жена гения служила бухгалтером в поселковой администрации (квартальный бюджет станицы — примерно тысяча долларов).
Люди меняли бензин на зерно, мясо на доски — так жили.
Слушая Ивана, я спрашивал себя, что чувствовал бывший финансовый гуру, переместившись из двадцать первого века в семнадцатый? Было ли ему страшно, или горько, ругал ли он судьбу, роптал ли на Бога? Наказан ли он за свою гордыню или, наоборот, награжден за мытарства? Прям ли его путь или извилист? Плывет ли мой брат твердо проложенным курсом или его несет по волнам? Кто он, черт возьми, — Веспасиан, который «деньги не пахнут», или Диоклетиан, который «вы бы видели мою капусту»?
Мишке исполнилось пятьдесят, когда умер его отчим, муж моей родной тетки, отец Ивана. Я опоздал на похороны, вошел в храм, когда отпевание было в самом разгаре, и суровый батюшка уже сыпал из бумажки на грудь усопшего Господню землю. Старший брат стоял наособицу, загорелый, сильно раздавшийся в поясе. Лоб в морщинах, щеки же свежие, южные. Крестьянин-финансист. Иван много раз называл его «черным ящиком» за скрытность и непредсказуемость, и в той церкви, слегка поплыв от тяжелых запахов ладана и свечного воска, я вдруг увидел, что Мишка, войдя в лучший мужской возраст, внешне стал похож именно на черный ящик, превратился в темный параллелепипед, обтесанный жизнью до идеальных геометрических пропорций: не столкнуть, не опрокинуть, не заглянуть в середину. Одну жизнь прожил в спорте, вторую в столичном бизнесе, третью теперь живет на дикой окраине страны, кидая зерна в землю.
А поскольку у параллелепипеда шесть сторон, то и жизней будет тоже шесть, решил я и написал этот рассказ; разумеется, у него будет продолжение.
По нулям
— Приветик, родной! — воскликнул он в меру игриво, как будто в самом деле был мне близким родственником. — Извини, что беспокою!
— О чем ты, братуха? — возразил я. — Какое беспокойство? Всегда рад тебя слышать. Какие дела, какие проблемы? Рассказывай.
Тут важно выдержать особенную интонацию, смешать в нужных пропорциях бодрую беззаботность и деловую отстраненность. Собеседник (старый, очень старый друг, и притом особенный) — должен понимать, что я его уважаю, но более двух минут на беседу выкроить не могу. Слишком занят.
Абонент — в узких кругах его звали Слон — взял хорошо отмеренную паузу и сипло продолжил:
— Не хотел обращаться, но выхода нет. В жопе я, если коротко сказать… Вот вспомнил, что есть Андрюха, близкий мой, на него одна надежда…
— Любая помощь, родной! — сказал я. — Любая помощь.
Мою шею и затылок ненавязчиво гладила волна холодного воздуха; щель кондиционера находилась прямо за спиной. Очутившись жарким летом в прохладном месте, я становлюсь благодушен.
— Короче, — абонент опять вздохнул, — десять тыщ надо. Рублей.
— Без проблем, — ответил я. — Завтра приезжай, забери.
Он долго благодарил. Уверял, что отстрелит голову любому, кто пойдет против меня. Я посмеялся, всерьез не воспринял.
Это такой этикет, фигура речи. Как обычный человек в конце беседы говорит: «Пока!» или: «Счастливо тебе!», — так люди из криминального мира добавляют: «Любому башку отстрелю».
— Вот, — сказал я Семену Макарову, закончив разговор и отбросив телефон от себя; пластмассовая сволочь проехалась по полированному дереву ресторанного стола, уперлась в пепельницу. — Я победнел на десять тысяч.
— Слон? — осведомился Макаров.
— А кто еще?
— Отцепи его.
— Не могу, — ответил я. — Язык не повернется. Ты же не можешь отцепить Жорика?
— Да, — мрачно подтвердил Макаров. — Это невозможно. Он мне как брат.
— Кстати, о братьях, — сказал я, понимая, что Макарову тяжело говорить про своего товарища Жорика, поэта и музыканта тридцати восьми лет. — Брат жены собрался играть свадьбу. А невеста — родом из Пензенской области. То есть от Пензы еще сто пятьдесят верст вглубь страны. В самые дебри. Но свадьбу хочет настоящую, на пятьдесят гостей. Жених месяц искал место, кафе или ресторанчик скромный, где-нибудь на окраине, либо в ближнем Подмосковье… Не нашел. Цены везде — ломовые. Короче говоря, в итоге постановили гулять в доме невесты…
— В дебрях, — сказал Семен.
— Ну да. Будущей свекрови купили билет. Настоящий имперский стиль, классика: автобус Москва — Пенза, шестнадцать часов в сидячем положении. В Москве — плюс тридцать два, в Пензе — плюс тридцать семь, самое время на автобусе путешествовать. Я вчера прихожу — она в слезах. Как я поеду, у меня артрит, радикулит и остеохондроз, мне шестьдесят пять лет… Ладно, говорю, мама, забудь про автобус. Езжай как белый человек в купейном вагоне. Три тысячи туда, три тысячи обратно. И еще в поддержку возьми внука, — ему полезно будет посмотреть на город Пензу…
— А жених? — спросил Семен. — Сын ее? Он что?
— Ничего, — ответил я. — Говорю же, денег нет. Шофером работает, едва жив. В общем, дал я теще, сколько надо. Два билета туда-обратно, и еще на карман. Итого победнел на четырнадцать тысяч…
— Фигня, — сказал Семен. — Вот у меня был другой случай. Месяц назад жена подходит, говорит: подруга в Израиль собралась, купит для меня косметику, с Мертвого моря, самую наилучшую. Здесь такой набор стоит пятнадцать тысяч, а там, естествено, — дешевле. Купит за свои шекели, а как привезет — ты мне дашь, сколько надо…
Морщась, Семен отхлебнул кофе, сунул ложку и стал размешивать мутные сливочные остатки.
Все вокруг в этом июне в этом городе было мутное, сливочное, и кто-то вроде Бога изредка размешивал гущу, посылая сверху дожди и ветры, а сбоку — инфляцию, налоговые ужесточения и техногенные катастрофы.
— Три дня назад, — Макаров опять отхлебнул, — объявляет: дело сделано! Подруга вернулась, все привезла, надо ехать, забирать. Сколько, спрашиваю? Тринадцать! И смотрит на меня, вся такая довольная… Я чуть не прослезился. Действительно, говорю, дешевле. Аж на две тысячи. Собирается, уезжает, вернулась в час ночи, веселая, пьяная. Извини, говорит, любимый, с тебя еще четыре. Тысяча на такси туда, тысяча обратно, ну и там, в Медведково, мы с подругой две тысячи в ресторане просидели, пока она мне про Израиль рассказывала, как там все грамотно налажено…