Стыдные подвиги
Шрифт:
— Дезертировал, — сказал я.
— Да! Да! Дезертировал!
— Сейчас это тренд.
Макаров выставил длинный указательный палец, энергично покачал.
— Нет! Это не тренд. Вот если б он уехал в Мексику или на Мадагаскар — это да! Это был бы реальный тренд. Если бы он всю Латинскую Америку пересек на джипе, с юга на север. Или — через Штаты. На мотоцикле. На «Харлее», или на «Дэвидсоне». От Майами до Сан-Франциско… Или купил бы лодку парусную, и, сука, по Атлантике, как Федя Конюхов! Вот тогда это был бы тренд. Всем, блядь, трендам тренд. И я бы тоже гордился таким человеком. А наш жир-дяй
— Знаю, — ответил я. — Он цену свою назначил.
— Именно. Семь тысяч долларов в месяц, бунгало на бережку — вот его цена.
— Бог с ним, — сказал я. — У каждого она своя. Цена. Меня другое смешит. Он решил построить жизнь с нашей помощью. Он дал двум придуркам мешок денег — и уехал, и зажил спокойно, как будто мы с тобой мощные парни. Три года общаемся — и за это время он так и не понял, что мы — совершенно левые засранцы…
Давным-давно, еще во времена позднего Ельцина, мы с Семеном решили, что ведем жизнь левых засранцев, неудачников, незначительных городских барыг. Мы никогда не голодали — но никогда и не процветали.
— Вот именно! — вдохновенно вскричал Семен. — Он ни разу к нам в гости не зашел. Ни разу не понюхал — как дела идут у моих пацанчиков? Не аферисты ли? Вдруг они — бесы мелкие? Вдруг лопнут завтра? Лох. Полный лох. Ленивый толстый идиот. И учти, — Семен резко посуровел, — расписку писал не ты, а я. Если что — отвечать мне. И я кину этого плюшевого мишку с тобой или без тебя.
— Ты пережил девяностые, потом нулевые, и никого не кинул. А теперь что? Созрел?
— Да, — ответил Макаров. — Созрел. В девяносто четвертом какой-нибудь бандюган покупал на мои деньги «ягуар» — и я это понимал. Меня это не задевало. Я знал, что чувак покатается на «ягуаре», — а потом получит свою пулю. В две тыщи пятом заместитель префекта Юго-Западного округа ездил на мои деньги в Париж — и я это очень хорошо понимал! Меня это еще меньше задевало. Потому что заместителю префекта было шестьдесят два года, и он всю жизнь бумажки перекладывал, чтоб на свою должность попасть. Он ходил по Парижу и думал не про Мулен-Руж, а про мозоль на жопе. Это было нормально. В этом была логика. А сейчас?
Дым рассеялся. Дети в шортах вытирали пот с бледных лиц. Одного — длинноволосого, в камуфляжной майке — заметно мутило. Мудилу мутило, подумал я. Грубо, но смешно, да. Ничего, сбегает в туалет — там хорошо, уютно и прохладно. Обратно — ангелом выпархиваешь.
— Сейчас, — Семен скривился, — он уже никто, наш Вовочка. Существо без идей и фантазии. Поймал немного денег и отдал двум торгашам… Причем он с ними едва знаком…
— Да, — сказал я. — Так не делают. Пришел бы. Принес литр вискаря. Выпил бы с нами. Пригласил бы в баню. Домой к себе, в конце концов…
— Какая баня?! — гневно прорычал Семен. — Он даже телефона моего домашнего не знает! А самое страшное — что это не наивность. И не легкомыслие. Это сама жизнь сделала его жвачной коровой, которая уверена, что все будет ровно. Он не человек, он продукт времени.
— А ты? — спросил я.
— И я — не человек, — легко согласился Семен. — Но я и не продукт. Я животное, это понятно. Но я стремлюсь быть человеком. Я никому не верю — но я ищу тех, кому можно верить. Я никого не уважаю — но готов уважать. Я три года держал слово, платил пятьдесят годовых, но я согласен платить человеку, а не альфонсу, не продукту.
— Это да, — сказал я. — А вот, допустим, сколько ты кофе выпил сегодня?
— Неважно. Я пью его холодным, со льдом и сливками.
— Ты не ответил.
— Три чашки. Или четыре.
— Пойдем отсюда. Проси счет, и пойдем. Тебе надо подышать. Купим в ларьке бутылку воды, прогуляемся.
Принесли счет. В нем значилось семь чашек кофе — двойных эспрессо и латте. И один чай.
— Я угощаю.
— Пошел к черту, — гневно произнес Семен, выхватывая картонную книжечку из моих рук. — Мы экономим или нет? Договаривались: каждый платит за себя. Сэкономил — значит, заработал.
— На друзьях не экономят.
— Если бы я был тебе другом, — сказал Макаров, — ты бы не отговаривал меня. Ты бы сказал: «Семен, если ты хочешь кинуть Вовочку — делай! Я с тобой, я помогу!» Но ты так не сказал.
— Считай, что сказал. А теперь иди в туалет и умойся. Холодной водой. Тебя попустит.
Семен, наверное, и сам понял, что перебрал кофеина. Послушно выбрался из-за стола, согнув длинное плоское тело. Вернулся мокрый, веселый.
— Там кого-то тошнит, — сообщил он.
— Это соседи наши, — тихо ответил я. — Дети. Фруктовый табак — страшная вещь, еще хуже настоящего…
— Вот и брось курить. Раз ты такой специалист, — сказал Семен. — Я бросил — и ты бросай. Пятьдесят рублей в день, три тысячи в месяц…
— Знаю, — перебил я. — Две недели жмешь каждую копейку, потом приезжаешь поговорить с Семеном, машину ставишь на подземный паркинг, потому что там прохладно и места всегда есть, а это сто рублей в час, потом покупаешь журнальчик, это еще сто рублей, потом мороженое, чтоб нутро остудить, и за один день просаживаешь все, что наэкономил… Нет. Я так не могу.
— Учись, — строго сказал Семен.
— Не буду. Если я все время думаю, как сэкономить сто рублей, — это значит, что моя цена — сто рублей… Пойдем. А то и тебя стошнит.
— Пойдем, — сказал Семен. — Темно тут. А я солнышко люблю.
Вышли в желтый, раскаленный день. Купленную бутылку воды — холодную, запотевшую — Семен находчиво приложил к затылку.
На перекрестке Большой Тульской и Шаболовки свернули вправо. Вдоль стены Свято-Данилова монастыря, спрятавшись в тени серо-зеленой листвы полумертвых городских деревьев, сидели старухи, профессиональные нищенки, каждая со своим пластмассовым стаканчиком для сбора денег; у некоторых имелись даже складные табуретки и фляжечки с питьем для убережения ветхих тел от перегрева и обезвоживания.
— Миленькие, — понеслось в нашу сторону. — Дайте на хлебушек.
— Тридцать градусов, — произнес Макаров, игнорируя просьбы.
— Ничего. Прошлым летом было сорок.
— Вот я и говорю, зачем нужны Канары, если в Москве такая жара?
— Забудь про Канары. Дыши носом.
Семен плеснул воды на ладонь, вытер лицо.
— Полегчало? — спросил я.
— Вроде да.
— А Вовочка?
— Что Вовочка?
— Не передумал его кидать?
Семен посмотрел на меня, как на смертельного врага.