Суд герцога
Шрифт:
— За что? — подозрительно спросил тот.
— За то, что увидел, о чем сказал мне. Мне недоставало уверенности. Теперь я умру с улыбкой, если того пожелает Господь Бог. А ты не ведаешь страха, Бельтраме?
— Страха? — фыркнул смуглолицый неаполитанец.
— Утверждают, что боги благоволят к тому, кого любят.
— Поэтому они с радостью примут тебя в свои объятья.
Они пересекли улицу, обогнули дворец Браши, прошли по аллее, где сумерки уже обратились в темную ночь, и вынырнули из нее на более светлую полянку. А поэтическая душа Анджело тем временем сложила первую строчку сонета об умирающем возлюбленном. Он произнес ее вслух, чтобы оценить ритм и вдохновиться на продолжение.
— Что ты сказал? — обернулся Бельтраме, опережавший его на пару шагов.
— Я сочиняю стихи, — пробормотал в ответ Анджело. — О смерти. — Не подскажешь ли рифму к слову «смерть»?
— Потерпи немного, я познакомлю тебя с ней самой, — пробурчал Бельтраме. — Мы уже пришли.
И действительно, за цепочкой акаций простиралась зелененькая полянка. Покой и тишина царили на ней. А деревья стояли плотной стеной, заслоняя от взоров посторонних то, что их не касалось.
Неожиданно в потемневшем небе загремели колокола вечерней молитвы пресвятой Богородице. Они замерли на месте, обнажив головы, и даже тот, кто думал лишь об убийстве, трижды помолился Деве Марии. Колокольный звон стих.
— Пора, — Бельтраме бросил шляпу на траву, за ней последовал и камзол.
Анджело вздрогнул, словно вернувшись из мира грез к повседневным реалиям, поначалу замешкался, не зная, что делать с розой: расставаться с ней не хотелось, но ему требовались обе руки, одна — для меча, другая — для кинжала. Однако он нашел изящное решение — зажал стебелек в зубах.
Если ему суждено умереть в этот час, он до последнего дыхания не расстанется со своей возлюбленной.
Анджело скинул шляпу и камзол, выхватил меч, кинжал. Бельтраме уже ждал его. И, увидев в зубах розу и не обладая поэтическим воображением, расценил это как насмешку и аж почернел от ярости. Коротко глянул по сторонам. Никого. Ощерился в ухмылке и ринулся на Анджело.
Бельтраме знал, как обращаться с мечом и кинжалом, и полагал, что без труда справится с поэтом, более привыкшим держать в руке гусиное перо. Впрочем, его уверенность в победе основывалась и на еще одной мере предосторожности, предпринятой им, о которой читатель узнает ниже.
Меч и кинжал встретились с мечом и кинжалом. Разошлись, встретились вновь, высекли искры, застыли, опять разошлись. Пять минут сражались они. Пот выступил на лбу Бельтраме, и пару раз он возблагодарил небеса, не покинувшие его в эту тяжелую минуту. Ибо оставалось надеяться лишь на них да секретное оружие, потому что обычным этот писака владел как нельзя лучше.
На мгновение они отпрянули друг от друга, радуясь короткой передышке, пытаясь восстановить дыхание. Сошлись вновь, и Анджело уже понимал, что превосходит соперника в боевых искусствах. Чуть ли не с дюжину раз он уже мог покончить с Бельтраме, но ему не хотелось доводить дело до убийства того, кто недавно был его другом. Стремился Анджело к иному — поразить неаполитанца в правую руку и тем самым прервать поединок. А ко времени излечения от раны он найдет способ излечить Бельтраме от сжигающей его ревности.
Внезапно острие меча Бельтраме устремилось к шее Анджело. С неимоверным трудом тому удалось отвести угрозу. В нем вновь пробудилась ярость, замешанная на инстинкте самосохранения. Если он вскорости не покончит с Бельтраме, за великодушие придется расплачиваться жизнью. Физически Бельтраме был покрепче, в отличие от Анджело, не выказывал признаков усталости. Раз добраться до правой руки возможности нет, придется бить в грудь, решил Анджело, справа, повыше легкого, чтобы причинить наименьший вред.
Он парировал резкий выпад и тут же нанес удар, который показал ему знаменитый Костанцо из Милана, учивший его владеть холодным оружием.
Отразить удар Бельтраме, естественно, не удалось, но меч, вместо того чтобы пронзить мягкую плоть, уперся во что-то твердое. У Анджело онемела рука, а лезвие сломалось чуть ли не у основания.
Бельтраме рассмеялся, и тут Анджело все понял. Неаполитанец был в кольчуге, тогда они вошли в моду, очень тонкой и исключительно прочной, способной выдержать любой удар меча или кинжала.
Поэт передвинул розу в уголок рта, чтобы иметь возможность говорить. В такой ситуации ему не оставалось ничего иного, как защищаться кинжалом и обломком меча, ибо Бельтраме обрушился на него, как вихрь.
— Трус! — прокричал Анджело. — Жалкий трус! Убийца! О… Боже!
Меч Бельтраме достиг цели. Секунду Анджело стоял, широко раскрыв глаза, словно не веря случившемуся, а затем рухнул лицом вниз на зеленую траву, все еще сжимая зубами стебелек алой розы. Бельтраме постоял над ним с жестокой улыбкой на губах.
Затем убийца присел, взял за плечо Анджело, чтобы перевернуть его. Он убил поэта из-за розы. И теперь имел полное право взять ее. Но тут до него донеслись какие-то звуки. Из-за деревьев, от дворца Браши.
— Туда, туда! — крикнул кто-то, и по камням загремели тяжелые шаги.
Бельтраме разом смекнул, что произошло. Случайный прохожий услышал звон мечей и кликнул стражу.
Он метнулся к лежащей на траве одежде, схватил камзол, пояс с ножнами. Одеваться времени не было, поэтому он сунул их под мышку, нахлобучил на голову шляпу и бросился в темноту, надеясь, что она укроет его от преследователей.
Выбежав на темную аллею, Бельтраме вытер меч, сунул его в ножны, надел камзол, подпоясался поясом, поправил шляпу и, не торопясь, словно на прогулке, двинулся ко дворцу Браши.
У выхода из аллеи он натолкнулся на трех стражников. Поднятый фонарь осветил его аристократический наряд. Офицер выступил вперед.
— Откуда вы идете, мессер? — поинтересовался он.
— От Пьяцца Навона, — без малейшего колебания ответил Бельтраме.
— И добрались сюда по этой аллее? — офицер указал в темноту.