Суд и ошибка. Осторожно: яд! (сборник)

Беркли Энтони Кокс

– Ничего, мы о ней позаботимся.

Мистер Тодхантер усмехнулся:

– Да, в самом деле. Будет очень жаль, если она не продержится еще месяц, верно?

Комендант нахмурился.

– Послушайте, Тодхантер, вы должны понимать… существуют правила… надеюсь, вы проявите благоразумие…

– Буду только рад, – со старомодным поклоном ответствовал мистер Тодхантер, – подчиняться всем существующим правилам. Надеюсь, в моем лице вы обретете образцового заключенного.

– Да-да… Первым делом вас нужно обыскать. Чистейшая формальность, разумеется, в вашем случае, но… Я решил, вы предпочтете, чтобы обыск провел я сам, согласно правилам. Соблаговолите предъявить для осмотра все личные

вещи, что при вас есть.

– Я выложу их на стол. – И мистер Тодхантер послушно выложил из карманов самопишущую ручку, карандаш, записную книжку и золотые карманные часы с крышкой. – И попрошу вас позволить мне оставить их у себя.

– Это все, что у вас есть при себе?

– Да. Все остальное я уже передал моему поверенному.

– Отлично, это можете оставить. А теперь постойте смирно.

Мистер Тодхантер замер, чувствуя, как по его телу прошлась пара умелых рук.

– Вот так… а теперь будьте любезны раздеться, если хотите – за ширмой, врач осмотрит вас, и вы переоденетесь согласно тюремным правилам. – Комендант помялся в нерешительности. – В первый день заключения полагается купание, но думаю, мы пропустим эту формальность…

– Я принял ванну сегодня утром, – уведомил его мистер Тодхантер.

– Тем более. – И, попрощавшись кивком, комендант вышел.

Один из тюремщиков установил крашеную белую ширму в углу камеры, у камина. Благодарный за такое попечение о его скромности, мистер Тодхантер удалился за ширму.

– Сначала только пиджак и рубашку, – попросил врач.

Мистера Тодхантера тщательно прослушали, прощупали и подвергли обычному медицинскому освидетельствованию. Аневризма его, разумеется, удостоена была особых знаков внимания, и доктор отнесся к ней с подобающим почтением.

– Правильно ли я понимаю, что жизнь моя держится на волоске? – произнес мистер Тодхантер тем виноватым тоном, каким всегда говорил о предстоящей ему кончине.

– Вы немедленно ляжете в постель, – распорядился врач, убирая стетоскоп. – И мало того, я рекомендую постельный режим.

Мысль о постели вдруг показалась мистеру Тодхантеру заманчивой.

– Да, денек был нелегкий, – пробормотал он.

4

Только одно доставляло неудобство мистеру Тодхантеру в последующие день-два, и то было постоянное присутствие в его камере двух надзирателей. Спал ли он или бодрствовал, читал или размышлял, в постели он был или в помещении для интимных надобностей, куда был вход прямо из камеры, они всегда находились рядом и не то чтобы не спускали с узника глаз, но ни на минуту не оставляли его без внимания. Мистер Тодхантер, анахорет по натуре и силой обстоятельств, временами не мог не находить это досадным.

Впрочем, надзиратели оказались славными малыми, все шестеро, – они дежурили попарно, сменами по восемь часов. Особенно ладил заключенный с одной парой, дежурившей обычно с полудня до восьми вечера. Старший из этих двух надзирателей, Бёрчман, тот самый, который доставил мистера Тодхантера в камеру, рослый, дюжий мужчина, лысый, но, для равновесия, с усами как у моржа, был превосходным компаньоном, легким, услужливым без приниженности, всегда наготове помочь болящему подопечному, о чем бы тому ни вздумалось попросить. Второй, Фокс, державшийся более скованно и, похоже, стеснявшийся своего положения, обладал военной выправкой, но не отеческим дружелюбием Бёрчмана, однако мистер Тодхантер не находил изъянов и в нем. Вместе они составили отличное трио, и уже через сутки в камере то и дело звучали сардоническое хмыканье мистера Тодхантера, густой хохот Бёрчмана и, пореже, приглушенный, лающий смех Фокса.

Вскоре мистер Тодхантер близко познакомился со всеми

своими тюремщиками, привык к ним и часто бывал растроган тем, с каким пылом они предлагали ему партию в кости или другие подобные развлечения, в явной надежде отвлечь мистера Тодхантера от раздумий о его настоящем и будущем.

– Нам, знаете ли, все это не легче, чем вам, – откровенно признавался Бёрчман. – Даже, пожалуй, тяжелей, особенно в вашем случае.

– А нет никакой нужды принимать это близко к сердцу, – усмехался мистер Тодхантер. – Сказать вам по правде, Бёрчман, мне тут очень неплохо.

– А ведь черт меня побери, я вам верю! – И Бёрчман, почесав лысину, смотрел на удобно устроенного в постели узника с таким комическим недоумением, что мистер Тодхантер не мог не издать свой кудахтающий смешок.

Кроме того, часто заходил побеседовать комендант. Преодолев понятную неловкость, возникшую поначалу, как считал мистер Тодхантер, ввиду скандальной известности заключенного и в равной мере ввиду принадлежности их, тюремщика и заключенного, к одному социальному слою, тот принялся с жаром и пониманием дела обсуждать реформу пенитенциарной системы, условия содержания заключенных и прочие подобного рода вопросы, живо его занимавшие. Мистер Тодхантер, с удовольствием обнаруживший, что собеседник его человек гуманный и нимало не напоминает тех ходульных реакционеров-солдафонов, какими часто воображают тюремщиков, в тех статьях, которые отсылал в «Лондонское обозрение», с симпатией описал коменданта тюрьмы и изложил многие его идеи.

Врач также заглядывал три-четыре раза на дню и также был не прочь поболтать; да и капеллан, едва ему дали понять, что мистер Тодхантер равнодушен к догматам, не намерен изучать популярные богословские книжки и вести душеспасительные разговоры (состоянием своей души заключенный, судя по всему, был на редкость доволен), выказал себя отменным собеседником, готовым по первому сигналу обсуждать любую тему, особенно из тех, что были недоступны пониманию надзирателей.

Не испытывал мистер Тодхантер и недостатка в бумаге и мог исписывать аккуратно проштампованные тюремным штампом листы своим мелким угловатым почерком, на благо Феррерсу и «Лондонскому обозрению». Ему льстило сознание: из-под пера его выходит серия статей, представляющая собой уникальное явление в истории аналитической журналистики.

Наконец, в том, что касается плотских радостей, следовало бы упомянуть запрет на курение – причем это была инициатива не тюремной администрации, а рекомендация врача, – чего мистеру Тодхантеру, впрочем, и так не хотелось, и приятно удивившее его качество тюремной еды. Поинтересовавшись, он выяснил, что бекон и яйца на завтрак, так воодушевившие его, были добавлены к стандартному рациону по настоятельной просьбе эскулапа.

Итак, комфортно устроенный, окруженный со всех сторон дружеским участием, мистер Тодхантер начал уже сожалеть о том, что его пребывание в тюрьме вынужденно окажется таким кратким: всего три полных недели со дня вынесения приговора.

В самом деле, нелегко было примириться с тем фактом, что о нем заботятся для того лишь, чтоб в итоге повесить.

5

Впрочем, было одно обстоятельство, насмешка судьбы, которое острейшим образом его беспокоило.

В тюрьме имелось две камеры смертников. Одну занимал сам мистер Тодхантер. Во второй по-прежнему пребывал Винсент Палмер.

Ибо даже обвинительный приговор, вынесенный мистеру Тодхантеру, вопреки его смутным надеждам нимало не означал, что Палмера немедля помилуют и, извинившись, освободят. Ничего подобного! Палмер как сидел в камере смертников, так и сидит, и, судя по всему, власти намерены там его и оставить.