Судьба Алексея Ялового (сборник)
Шрифт:
На высокой коляске повезли прямо в операционную. Голова мотается из стороны в сторону, коленки разъехались.
Случилось обычное, что случалось с «черепниками». Где-то в глубине после ранения оставалась какая-то малость. Костный осколочек воспалился или что другое начало гноиться. Главное, в таком месте, что человек сразу оказывается на краю. И никогда не определишь, чем все закончится.
Пять долгих ночных часов стоял ведущий хирург под слепящим светом у операционного стола. Не дано было
Повезли Петю после операции в одиннадцатую палату. Одиночную. Ночью и днем, круглые сутки не отходя, дежурили в ней сестры. Раненые боялись одиннадцатой. Называли «палатой смертников». В ней «отдавали концы», «давали дуба», «играли в ящик»… Но, случалось, и выбирались.
Петя Скворцов недели через две заявился в свою прежнюю палату. Крикнул от порога:
— Здорово, симулянты!
Заулыбался, ямочки на пожелтевших запавших щеках.
— Ожил, скворчик?
Николай Соловьев поприветствовал из своего угла.
Петя беспечно повел плечом:
— А что мне!.. Я свое еще не дожил.
Выписывался, помогали ему сестра, няня. Натягивали сапоги, гимнастерку, брюки. Сам еще не управлялся.
Шутил, посмеивался.
— Учиться буду. Я с девятого в училище подался. Теперь в бухгалтеры определюсь. Мама говорила, с детства считать любил. На счетиках откладывал: приход, расход. По домашности. Всякие там: дебет, кредит… Буду девками в конторе командовать. Смехота!
Други мои! Побратимы мои! Как-то вас приветила судьба после госпитальных дней?..
Приехала жена к Соловьеву. Во второй раз. То ли сама, по своей воле, то ли из госпиталя напомнили ей о муже. Вызвали.
На что-то все же надеялись врачи. Сыворотка, которую прислали из научно-исследовательского института, подбодрила Николая. Парикмахер появлялся регулярно. Соловьев не отпугивал, не отказывался от услуг брадобрея. Сидел подолгу на кровати, поглядывал через окно на большой сквер перед музеем, на голые деревья. А то и на костыли вставал, выбирался в коридор — в «клубную часть».
Известие о приезде жены встретил внешне хмуро:
— Нечего ей делать, что ли…
Но что-то в нем дрогнуло. Подобрался весь, беспокойно поглядывал на дверь.
Показался темный платок, напряженно скошенное белое лицо. Женщина с узелком приостановилась. Накаленно-пытливый взгляд Николая жиганул ее. Она, вильнув налитым, туго обтянутым задом, попятилась было. Но тут же, угнув голову, топая ладными, хорошо подогнанными сапогами, направилась в угол.
Подошла, чмокнула мужа в щеку, оглядела еще раз с ног до головы. Сожалеюще вздохнула:
— Все лежишь!..
У Николая блеснули глаза. Казалось, крикнет сейчас. Сдержался. Уткнулся взглядом в пол.
Жена приободрилась. Расставив заметно
Наклонилась с узелком к тумбочке.
— Не надо! Забери назад!
Женщина виновато засуетилась, забормотала:
— Чегой ты? Чем тебе не угодили?
— Ладно! Прослушал все. Ты сама-то как? Работа как?
— Там же, Коленька, в столовой. Уважение ко мне. Валечка со школы забежит, пообедает. И домой прихвачу. Мы с доченькой душа в душу, — прямо выпевала. Но пальцы почему-то вздрагивали, все подол платья одергивала.
— Мужиков домой не води! — неожиданно рубанул Николай. Казалось, безо всякой связи с тем, о чем говорилось. — Валентина не маленькая, все понимает.
— Да ты что, Коля! — привскочила со стула. Платочек к глазам. — Что несешь-то! Перед людьми зазря не срамил бы!
— Знаю тебя. И при мне подолом крутила… Сейчас не сужу — воля твоя. Только советую: девочку побереги!
Женщина всхлипывала, мотала головой:
— Надо же!.. К нему… А он…
— Иди. Устал я. Завтра не приходи.
Соловьев натянул на себя одеяло.
— А что же… и пойду. Может, сегодня и уеду. Валечка одна, оставить не на кого.
Постояла перед закрывшимся с головой мужем. На щеках — пятна. Сказала в пространство:
— Когда теперь повидаемся… Раньше мая не выберусь.
— На том свете повстречаемся!
Глухо. Из-под одеяла.
Женщина повела плечами, будто хотела сказать: «Я-то при чем!» Скользнула взглядом по палате. Только теперь Яловой увидел ее глаза: цепкие, с холодноватой зеленцой. Из тех, что умеют выбирать и рассчитывать.
Едва стукнула за ней дверь, Николай — одеяло на пол, рывком сел.
— Сучка! Скурвилась! Я все вижу. От меня не утаишь… Продалась баба! Сгноит меня по госпиталям. Показала, не нужен. Припечатала!
Клацнул зубами, как в лихорадке. Отчаянные, жалкие, растерянные глаза. Но не плакал, нет. Значит, была еще гордость в человеке.
Четвертые сутки не спал Яловой. Только приляжет, режущая боль в шее поднимет его. Присядет, повернет шею, с натугой, осторожно — все равно, осколок, казалось, двигался, рвал живое.
Шлепал по ночному притихшему коридору; в движении, казалось, чуть полегче.
— Что же терпеть, — сказал профессор. Поглядел рентгеновские снимки, подавил шею. Пальцы твердые, уверенные. — Завтра на операцию!