Судьба дракона
Шрифт:
Рисунки на бортах повозок были выполнены мастером своего дела. Обычно такие рекламные картинки рисовал кто-нибудь из цирковых, а среди них редко попадались те, кто это действительно умел, а уж прошедшие обучение и вовсе были очень большой редкостью. Но здесь видна рука профессионала! Еще архипастырю показалось, что он уже видел где-то такие рисунки, по крайней мере, выполненные в схожей манере. Только на въезде в город архипастырь вспомнил где, вернее, у кого, он видел такую технику. Задумчиво кивнув каким-то своим мыслям, он достал из сумки фигурку невиданного зверя, сделанную учеником, точнее, ученицей художника Лирамо.
Иерарх грустно улыбнулся, вспоминая рыжую девочку, промелькнувшую в его жизни ярким огоньком. Она тогда ушла неведомо куда, вернее, улетела, превратившись
Двумя неделями раньше Листик сидела на плечах Торунаро и вдохновенно творила. Ей с самого начала не нравилось то, что было намалевано на бортах повозок. И вот за день до отъезда с поляны, где бродячий цирк проводил свои репетиции, девочка, выпросив у Фаримито краски, оказывается, он был еще и штатным художником цирка, рисовала на тенте своей повозки. Листик считала своей повозку, где жили Смоль, Карэхита и Батар и которая была их гримерной.
– Ты смотри! Как живые! – не удержался наблюдавший за процессом Фаримито. Листик изобразила всех своих подруг: скачущую на коне Карэхиту, идущую по канату Смоль и жонглирующую пылающими факелами Батар. Листик хотела нарисовать Батар с ножами, но девушка уговорила художницу изобразить ее с факелами.
Когда Листик, закончив, удовлетворенно склонила набок голову и произнесла:
– Вот! – раздались громкие аплодисменты.
Затем и остальные цирковые стали просить девочку разрисовать тенты их повозок. Листик рисовала до глубокой ночи, закончила она уже в темноте, удивив уже ничего не видящих зрителей. На следующее утро, за завтраком, Журо под общий смех шутливо пожаловался:
– Листик, я теперь боюсь к фургону с львам подходить, мне все кажется, что они из клетки вылезли!
– Ага, можно было бы на твоем фургоне нарисовать прутья, будто это клетка, но очень уж мрачно получилось бы, – ответила девочка. – Пусть так и останется!
Жозе еще раз поблагодарил Единого за то, что он послал им Листика. Такие рисунки, можно сказать, картины, должны были обязательно привлечь зрителей, ведь не может быть плохим цирк с такими рисунками на своих фургонах. И надежды Жозе оправдались – публика валила валом. Ее привлекали не только рисунки, но и номера, в которых участвовала рыжая малышка. Да и номера, в которых она не участвовала, тоже были очень хороши. Даже клоун, хоть Листик и не была задействована в его выходах, сумел использовать ее идею или, вернее сказать, шалость. После выступления фокусника Урторио появлялся на манеже с тремя большими ведрами и предлагал Фаримито сыграть с ним в известную игру базарных мошенников. Под одним из ведер он прятал мяч и предлагал угадать, где он. Естественно, мяч оказывался под всеми тремя ведрами. Эту азартную игру знали все зрители, и эта реприза пользовалась неизменным успехом.
За первую неделю выручка превзошла все ожидания. Чтоб не хранить такую большую сумму в фургоне, Жозе отнес деньги в банк. В самый крупный банк в Арэмии, филиал которого был в Тарахене. Но, как говорят, за полосой успеха могут прийти крупные неудачи. Беда нагрянула, когда ее совсем не ждали. На одном из выступлений успевшего стать сверхпопулярным бродячего цирка Жозе присутствовало городское начальство. После представления Карэхиту пригласил к себе в ложу старший пастырь Аргимаро. И она оттуда не вернулась – слуги пастыря увезли ее с собой. Жозе, сразу почувствовав неладное, пошел в банк за деньгами, но ему отказались их выдавать, мотивировав тем, что такой суммы сейчас нет. И это в самом большом и солидном банке Арэмии! Когда Жозе заметил за собой слежку и наблюдение за цирком, то постарался часть фургонов с самым ценным реквизитом и львами потихоньку вывести из города. Мачты, на которых крепился полотняный купол, и разные канаты пришлось оставить в Тарахене.
Жозе боялся, что если цирк начнет явно готовиться к отъезду, то из города не выпустят никого. Все было обставлено так, словно часть имущества цирка была продана новому хозяину, к которому ушла и часть артистов. И вот вчера, через три дня после того, как увезли Карэхиту, было объявлено, что она ведьма и что ее сожгут на главной площади города.
Сегодня рано утром директора цирка и оставшихся артистов подняли городские стражники и погнали на центральную площадь. Там уже были сложены дрова для большого костра. Дрова укладывали особым образом – жертва должна была гореть как можно дольше и как можно дольше оставаться в сознании, испытывая мучения. Артистов цирка поставили так, чтоб они были поближе к костру и видели все, вплоть до мельчайших деталей. Мужчины сжимали кулаки, глядя на привязанную к столбу Карэхиту, одетую в черный балахон нераскаявшейся грешницы. Смоль обняла Листика и прижала к себе, чтоб девочка не видела этого ужаса. Как только Жозе и его товарищей поставили на отведенное им место, старший пастырь Аргимаро махнул белоснежным платком:
– Начинайте!
– Дорогу! Дорогу! – На площадь, разрезая толпу, выскочили конные гвардейцы архипастыря, за ними выехала карета. Но толпа была очень плотная, и карете пришлось остановиться. Палач бросил факел в первый круг дров, политых маслом. Дрова моментально запылали.
– Нет! – раздался над толпой звонкий и в то же время хрипловатый голос.
Листик, вырвавшись из рук Смоль, шагнула прямо в костер, ее одежда вспыхнула, девочка, превратившаяся в маленький факел, сделала еще один шаг и скрылась в бушующем пламени. Над толпой пронесся не то вздох, не то всхлип – понятно еще, когда жгут ведьму или нераскаявшуюся грешницу, а когда вот так гибнет невинный ребенок…
Архипастырь, глядя на толпу, поморщился – как некстати эта казнь! Его карета, не доехав до дворца главного пастыря Тарахены, остановилась, гвардейцы завязли в толпе, не в силах пробиться. Как раз в этот момент костер подожгли. Громкий крик привлек внимание архипастыря, он увидел, как в костер шагнула маленькая фигурка с копной рыжих волос. На мгновение он увидел лицо и узнал Листарио, вернее, Листика, гениальную ученицу художника Лирамо, создавшего шедевр, которому не было равных. Талантливого художника, так некстати убитого на подстроенной дуэли. Девочка нисколько не изменилась за прошедшие годы, разве что чуть подросла.
Гвардейцы наконец расчистили дорогу, и карета подъехала к помосту, на котором сидели старший пастырь и губернатор города. Архипастырь, опираясь на руку своего секретаря, вышел из кареты. В это время одна из цирковых артисток закричала:
– Милости! Милости прошу!
Архипастырь поморщился – чего хотели добиться Аргимаро и Итарано, размещая этих цирковых артистов внутри круга охраны? В непосредственной близости от костра и от того места, где сидели сами. А высокая худая девушка с резкими чертами лица, сделав три шага вперед, вместо того, чтобы упасть на колени, сбросила с себя куртку. Когда она это сделала, стало понятно, почему куртка такая большая – под ней были перевязи с ножами. Никто не успел опомниться, как девушка взмахнула руками. Два ножа, один в горле, другой в сердце, торчали у застывшего в кресле губернатора. Воспользовавшись возникшим замешательством, эта девушка закричала:
– Уходите! Я задержу!
Ее руки завертелись, подобно крыльям ветряной мельницы, каждый их взмах отправлял в полет два ножа, находящих себе цели. Девушка не промахнулась ни разу. С десяток стражников, окружавших губернатора, лежали на земле. Придавив старшего пастыря, хрипел его телохранитель – нож, предназначенный Аргимаро, принял заслонивший его верный охранник. Восемь стражников, преграждающих дорогу цирковым, еще не успели упасть на землю, как могучий мужчина бросился бежать, подхватив черноволосую девушку, которая до этого прижимала к себе рыжую девочку. Остальные артисты последовали за ним. Бежавший последним худой мужчина развернулся и что-то бросил в опомнившихся городских стражников, устремившихся в погоню. Серое облако, окутавшее солдат, заставило их остановиться. Все они начали чихать, смотреть им мешали обильно катящиеся из глаз слезы.