Судьба генерала
Шрифт:
— Ну, мы не суслики, дядя, — звонко ответил Андрей, — мы ему в пузо, ястребу-то этому, штычок — и поминай как звали перса с его крашеной бородкой и крючковатым носом. Знай наших Карабинеров!
— Эх, Андрюша, ежли б всё так просто было. Ан нет! Вишь, опять надо против этого неугомонного Аббас-мирзы идти аж на самый Тебриз. А мы уж его били и били, — качал головой седоусый ветеран.
А тем временем хвост батальонных колонн, сплошь составленный из телег, набитых под завязку продовольствием, боеприпасами и другим военным имуществом, ещё только покидал предместье и гремел деревянными колёсами по камням. Этот грохот глухо отдавался под кирпичными, сумрачно-прохладными в этот ранний час сводами старинной башни, когда-то бывшей частью укреплений старого города. Высокие, обитые позеленевшими бронзовыми листами ворота равнодушно пропустили в боевой поход колонны славных карабинеров. Да и кто только не проходил здесь за добрую тысячу лет жизни этого городка, побелённые сакли которого
А солнце, как и в тот далёкий день, невозмутимо поднималось всё выше. Каменистые холмы, сплошь заросшие типчаком, лабазником, полынью и васильками вперемешку с дикими гвоздиками, как пушистые зелёные волны, плескались у подножия тёмно-фиолетовых гор, виднеющихся вдалеке. Солдаты, несмотря на жару, бодро шли по дороге, укутанной с обеих сторон сочной зеленью конских бобов с пахучими мелкими белыми и желтоватыми цветами. В воздухе раздавался тонкий и звонкий стрекот кузнечиков.
— Стёпка, запевай! — вдруг раздался оглушающий даже не крик, а рык, который издал огромный капитан Маклаков, гарцующий на вороном жеребце во главе колонны.
— А чего, ваш бродь?
— Что, сам не знаешь, что ли? — сдвинул густые чёрные брови Григорий Христофорыч.
В ответ солдаты грянули свои любимые частушки — «Армейского журавля», про свой полк и соперников по боевой славе из других полков. Пение было таким дружным и громким, что замолкли все пичуги и даже кузнечики на окружающих холмах, заросших кустами боярышника и жимолости. Слава богу, на сотни вёрст кругом не было ни одного строгого цензора Российской империи — столько в этих солёных частушках было неприличных выражений и по поводу соперников из других полков, и — о, ужас! — властей земных и небесных. И солдаты в белых картузах, тяжело топая по серо-каштановой пыли дороги, от души наяривали препохабнейшие частушки. Капитан Маклаков с удовольствием им подпевал. Но через час, когда мокрые от пота гимнастёрки на спинах покрылись белыми кристалликами соли, карабинеры перешли на лёгкий, свободный шаг, и ротный запевала затянул печально-грустную, красивую песню про солдатскую долю и девицу-красу, оставшуюся на родной стороне. Лица у всех посуровели, глаза задумчиво смотрели вдаль.
«Как, интересно, пройдёт эта кампания против персов?» — думал Александр, вытирая лицо рукавом своей рубахи.
Граф Стародубский легко шагал по горячей пыли дороги. Он отказался и на этот раз воспользоваться разрешением ротного сесть в свою коляску к Степану, а старого вахмистра доводил чуть ли не до слёз, питаясь только вместе с другими рядовыми из солдатских котлов. И во всём другом он тянул солдатскую лямку бодро, даже весело, что поражало господ офицеров, а среди солдат он заслужил прозвище «наш граф». И горе тем из соседних рот или батальонов, кто пытался его обидеть. За «нашего графа» сослуживцы первой роты второго батальона вставали горой. Александр приставил изящную, аристократичную, уже загрубевшую в мозолях ладонь ко лбу и взглянул вперёд, где на голубом чистом весеннем небе высились фиолетовые горы, за которыми скрывалась загадочная Персия.
3
Кампания против персов в 1827 году была успешной. Разгромленный в сентябре прошлого года Паскевичем и отброшенный за реку Араке Аббас-мирза вёл военные действия вяло, всячески уклоняясь от решительных столкновений с русскими войсками. К началу лета полки Кавказского корпуса заняли Эчмиадзин. Здесь Муравьёв с удовольствием встретился с армянами-монахами, которые десять лет назад энергично помогали ему собирать разведывательную информацию и даже укрывали его в стенах своего монастыря. Вскоре русские батальоны уже были у Нахичевани. Городок взяли с ходу и обложили стоящую неподалёку крепость Аббас-Абад. Именно под её стенами начали успешно взаимодействовать в бою полковник Муравьёв, его друг полковник Бурцев, отправленный на Кавказ из-за дружеских связей со многими декабристами, и рядовой Михаил Пущин, брат лицейского друга Пушкина Ивана, разжалованный из артиллерийских офицеров в солдаты за участие в событиях 14 декабря на Сенатской площади. Несмотря на сумбурные приказы и прямое противодействие ревнивого к чужим успехам Паскевича, Аббас-Абадская крепость вскоре сдалась, зажатая в жёсткие тиски осады, которой умело руководил Муравьёв. При войсках находился и Александр Сергеевич Грибоедов, уже подготавливающий текст мирного договора с персами, выгодный для нашей стороны. Блестящий дипломат и гениальный драматург служил своего рода смягчающим острые противоречия буфером между взбалмошным и даже частенько истеричным, как беременная женщина, своим родственником, наместником Кавказа, генералом от инфантерии Паскевичем и неизменно хладнокровным и незыблемым, как гранитный утёс, полковником Муравьёвым, фактически руководящим штабом корпуса. Александр
Вскоре «неуступчивого» Муравьёва отправили в передовой пятитысячный отряд генерала Эрнстова, выдвинутый вперёд по Тавризской дороге. Начальником штаба корпуса был назначен генерал Сухтелен, а его заместителя Николая Николаевича удалили с глаз долой, подальше от раздражённого Паскевича с твёрдым предписанием: не инициативничать, а строго придерживаться приказов главнокомандующего. Прибыв в авангард, Муравьёв фактически взял там власть в свои руки и разработал операцию, в необходимости которой он убедил старого генерала Эрнстова, номинально возглавлявшего передовой отряд. Суть муравьевского плана заключалась в том, чтобы стремительным броском захватить Тебриз. Аббас-мирза неосторожно оставил его почти без прикрытия, уведя все свои войска к Эривани, откуда фланговым манёвром он угрожал отрезать русские войска от связи с их операционной базой — Тифлисом. Паскевич, обеспокоенный происками персов у себя в тылу, повернул основные силы корпуса навстречу незадачливому персидскому полководцу, строго-настрого приказав Муравьёву и Эрнстову сидеть тихо на Тавризской дороге и прикрывать его с тыла. Но просто сидеть тихо неугомонный полковник не мог, а главное — это означало бы упустить возможность нанести противнику сокрушительный удар. Осуществляя свои планы, Муравьёв бросил против персов передовой отряд, внезапным броском захвативший Дарадизское ущелье, а затем и селение Маранда. Ключ к Тебризу был в руках русских. Как только Паскевич, отпугнувший Аббас-мирзу от Эривани, узнал об активности Муравьёва, он с нарочным послал ему длинное письмо с категорическим приказом остановиться и ждать основных сил. Но Муравьёв прекрасно понимал, что остановиться — значит потерять инициативу. Он собрал все свои немногочисленные силы в кулак и приготовился к стремительному маршу на Тебриз. Надо было опередить Аббас-мирзу, который, узнав о смелом и решительном манёвре русских, спешил на защиту столицы своего наместничества.
Рано утром 11 октября, за два часа до рассвета, Николай Николаевич вышел из своей палатки и сел к костру. Через несколько часов он двинется в поход, от которого в значительной степени зависит исход военной кампании и вся его дальнейшая судьба. В случае неудачи — а полковник хорошо это понимал — Паскевич не упустит случая отомстить «неуступчивому» Муравьёву, но, как и тогда в своей отчаянной экспедиции в Хиву, Николай Николаевич во имя успеха порученного ему дела решительно шёл на осознанный риск — поставил свою голову на кон: или пан, или пропал! Муравьёв, никогда не садившийся за карточный стол, с судьбой играл по-крупному! Ведь тогда и теперь для него главным были интересы Отечества, исполнение своего долга перед ним.
У костра грелись несколько солдат. Среди них полковник узнал Александра Стародубского.
— Не спится, граф, перед походом? — спросил он.
— Да, вот читаю «Историю Персии» Малкольма, — ответил Александр, отрываясь от страницы. Он вплотную придвинулся к костру.
— А, отличная книга! — улыбнулся Николай Николаевич. — Десять лет назад я тоже её внимательно изучал. Бог ты мой, уже одиннадцать лет прошло, как я на Востоке, — покачал головой полковник.
— А вам, любезный Николай Николаевич, грех жаловаться на стремительно бегущее время, — проговорил громко генерал Эристов, тоже вышедший к огню. Он был в старом халате и тапочках. — Вы, полковник, за эти одиннадцать лет успели столько сделать, сколько за всю свою жизнь большинство офицеров и не мечтают совершить, — продолжил генерал, покашливая и закуривая сигару. — Вам же всего тридцать три года, а вы уже без пяти минут генерал.
— Что об этом говорить, — махнул рукой Муравьёв. — Не в чинах дело. Долг надо свой успешно выполнять. Как говорил ещё Пётр Первый: служить, а не картавить! Тебриз просто необходимо сейчас взять, а не то там засядет Аббас-мирза со своими войсками и придётся тысячи русских солдатских головушек класть под его стенами. Война затянется...
— Пускай генерал Паскевич сердится, — ухмыльнулся старый генерал и затянулся ароматным дымом сигары, — а мы в Тебриз пойдём и мошенника Аббас-мирзу за набеги на Грузию накажем.
Ещё не рассвело как следует, а отряд генерала Эрнстова уже стремительно двигался по дороге на Тебриз. Солдаты шли бодро, даже весело.
— Ну, покажем персам нашу кузькину мать, — громко говорил Андрей Полетаев. Он недавно сочинил поэму про успехи полка, его снова произвели в унтер-офицеры за храбрость, проявленную в боях, и теперь он с волнением ждал издания своего первого сборника стихов в Тифлисе.
— Ты, Андрюшка, не хорохорься уж больно, — проворчал идущий с ним рядом Пахомыч. — Когда в атаку идём, держи строй, а не лети один вперёд очертя голову. Она у тебя одна, да к тому же такая светлая!