Судьба короля Эдуарда
Шрифт:
Вот как премьер-министр представился своим избирателям: «Я всего лишь один из вас, но ныне меня призвали сделать для нашей страны особую работу. Я никогда не добивался этого поста. Я никогда не планировал свою жизнь. Мною руководит одна идея, унаследованная от предков, и состоит она в том, чтобы служить, служить людям этой страны. Мой отец всю жизнь прожил согласно этой идее, а до него так же жили все члены моей семьи… Такова традиция, такова наша суть, таков наш долг… Водит ли человек трамвай, подметает ли он улицы или занимает пост премьер-министра — это не составляет большой разницы, если только он целиком отдается своей работе и выполняет ее во имя любви к человечеству». Как это напоминает воскресные проповеди его предков по материнской линии! В его словах добродетель богатых наследников, которым никогда не приходилось бороться за место под солнцем,
В каждой значительной речи Болдуин красочно описывал свою исполненную самопожертвования жизнь, не забывая отметить, что тяжкое бремя обязанностей много лет мешало ему насладиться весенним цветением родных английских яблонь. Однако причем тут жертвы… если речь идет о власти и деньгах? Приберегая капитал для деловых операций, он, когда можно было просто поразглагольствовать, иногда любил подпустить даже немного поэзии — это у него было от матери. Сидя за изысканно сервированным столом, он обожал рассуждать о пейзажах и цветах Англии, только описывал он картины давно минувших времен.
Разумеется, когда его рабочие вынуждены были бастовать, он целых полтора месяца выплачивал им зарплату из собственного кармана, и нет ничего странного в том, что он не преминул рассказать об этом в палате общин. Получилось так, что в ночь перед началом всеобщей забастовки, когда лидеры профсоюзов пришли к нему с окончательными предложениями, желая заключить соглашение, он уже спал. Впоследствии, став главой правительства, он вел против забастовщиков жесточайшую борьбу. Когда по окончании забастовки к правительству обратились с ходатайством оказать помощь шахтерам, Болдуин порекомендовал просителям обратиться за поддержкой к частным лицам, которые, конечно, им не откажут, ибо, согласно Священному писанию, милосердие и любовь едины. Но когда лейбористы отправились в Америку собирать средства для своих нуждающихся братьев, Болдуин устроил им бойкот и организовал публикацию статей в американской прессе: там говорилось, что среди английских шахтеров голода нет и в помине.
Исчерпав все доводы, Болдуин воспользовался услугами радио, чтобы попытаться восстановить доверие к себе: «Вы дали мне власть полтора года назад, причем огромным большинством… Разве я совершил что-либо такое, чтобы предать ваше доверие? Разве вы не можете на меня положиться теперь, когда требуется принять решение, справедливое для обеих сторон?».
«Молитва», «доверие», «ширококрылый ангел мира», «яблоневый цвет», «я говорю с вами как человек с человеком»… Подобные слова неизменно помогали Болдуину во всех критических ситуациях завоевывать расположение если не палаты общин, то, по крайней мере, тысяч читателей и слушателей. Он говорил о себе почти так же часто, как Гитлер, но каждый раз просил за это прощения. Прибавьте к этому его искусство признавать собственные ошибки. «В сложный момент Болдуин поспешно усаживался на скамью подсудимых, — писал его замечательный биограф Робертс, — и восклицал: „Я согрешил!“, или, чаще всего: „Я запутался и согрешил“; засим его со слезами и криками восторга выносили на руках, и он получал свою долю обожания. Похоже, он всякий раз исполнял этот обряд совершенно неосознанно. Неважно, кого принесли в жертву, для Болдуина всегда находилось место за пиршественным столом… Чем настойчивее он твердил, что именно на нем лежит ответственность за непопулярные меры, тем тверже его сторонники были убеждены в обратном».
В 1934 году он заявил, что Германия вооружена вдвое хуже Англии, потом, полгода спустя, признал, что прежняя оценка была «совершенно ошибочна»… Эта роковая ошибка привела к тому, что не прошло и нескольких месяцев, как он снова стал премьер-министром. Робертс по этому поводу остроумно заметил, что всем англичанам доставляет истинное удовольствие подобная манера обвинять самого себя: «Раз премьер-министр способен совершать такие ошибки, то обычный человек вполне мог бы управлять страной, если бы его не отвлекали другие занятия».
Новое назначение премьер-министром после столь чудовищной ошибки могло объясняться лишь одним: Англия желала видеть во главе правительства посредственность. Итак, что же в итоге оставил Болдуин после многих лет пребывания у власти? Три решающих просчета: в 1927 году он отказался вступить в Лигу наций; лорд Сесил после этого вышел из состава правительства, обвинив Болдуина в том, что тот выступает «против мира»
Болдуин нашел для себя другой способ выходить из положения во время кризисов: он стал приносить в жертву своих министров. Самый известный случай — с Сэмюелом Хором. Произошло это в декабре 1935 года, незадолго до кончины Георга V; в палате общин принц Уэльский, подавшись вперед и приложив ладонь к уху, слушал Болдуина, говорившего о своем коллеге и друге, которым он собирался пожертвовать в этот же день из-за соглашения с Лавалем по поводу Абиссинии. Это был непревзойденный образец коварства под личиной смирения. Сначала, обрисовывая ситуацию, Болдуин попросил проявить к нему сочувствие, затем сообщил, что Хор так устал, что нельзя было не отпустить его покататься на лыжах в Швейцарии, а теперь, когда он находится в Париже, с ним невозможно связаться, в то время как принято исключительно важное для судеб всего мира решение, и оно наносит серьезный ущерб интересам Англии.
Пробормотав эти оправдания, словно школьник, объясняющий, что опоздал на урок из-за задержавшегося в пути автобуса, Болдуин продолжал: «Вы, наверное, станете утверждать, что я проявил слабость. Конечно, было принято ошибочное решение… Если бы ураган поднялся в то время, когда я был уверен в своей правоте, я дал бы ему обрушиться на мою голову и либо выжил бы, либо отступил». Тут голос его задрожал от волнения: «Но если, спросив свою совесть, я понял бы, что хоть отчасти причиной этого урагана стало некое мое деяние, пусть даже неосознанное, и оно было бессмысленным или вредным, я бы покорился». Да, он склонился перед судом общества, этот потомок праведных священников, он признал свои ошибки. Хотя в Англии принято, что премьер-министр несет полную ответственность за свой кабинет, Болдуин не ушел в отставку, вместо этого он бросил на произвол судьбы своего министра Хора; потомок рачительных хозяев, он сохранил за собой влиятельный пост. Он не забыл о главном и непосредственно перед тем, как пожертвовать Хором, заявил: «Никогда не бросать друга — такова традиция моей партии, и я ей буду следовать!».
Одна газета сообщила, что в ту минуту, когда Болдуин демонстрировал палате общин и стране свою манеру заступаться за друзей, принц Уэльский, стараясь не упустить ни одного слова, приложил руку к уху и свесился с балкона, так что чуть не свалился вниз. Ровно через год тот же министр в этом же зале вынесет окончательное решение, направленное против принца.
Вернувшись домой после заседания, Эдуард, должно быть, крепко задумался. Вот, значит, каков самый могущественный человек в Англии, тот, кто достанется ему вместе с Империей, когда покинет этот мир больной король-отец. Георг V скончался пять недель спустя, и новый монарх вскоре убедился, что характер премьер-министра во всем противоположен его собственному. Позднее, в критический момент, Болдуин объявил себя другом короля, однако в тот вечер Эдуард вряд ли признал бы за ним право на это звание. Можно ли представить себе людей, более непохожих друг на друга? Едва ли, разве что Бисмарка и Вильгельма II.
Сорокадвухлетний король оказался лицом к лицу с министром, которому исполнилось шестьдесят девять. Обоим достались в наследство власть и крупные состояния, оба, оставив позади беззаботную молодость, достигли назначенной цели. Ни один из двоих не изведал страстной любви: молодой думал об этом с сожалением, старик с удовольствием. Король, чувствуя себя неуверенно в политической сфере, проявлял нетерпение; министр был уверен в себе и невозмутим. Один двадцать лет ждал, пока его допустят к власти, находясь в полной зависимости, — более, чем любой из его подданных; другому, в двадцать пять лет занявшему место своего отца, было куда расходовать силы; его нес вперед полноводный поток серьезных дел и большой ответственности.