Судьба ополченца

Обрыньба Николай Ипполитович

Впервые с помощью змея были разбросаны листовки о зверствах фашистов в Слободке. Впечатление было огромное! Только что событие произошло — и уже из-за фронта самолет с листовками! По рисунку узнавали место, и было это особенно убедительно. Как население, так и гитлеровцы считали, что у нас есть связь с Большой землей самолетами. Они не могли представить — как можно выпустить большое количество листовок на тему вчерашних событий? А о том, что у нас в лесу к тому времени уже была своя типография, не догадывались.

О событиях в Слободке я вскоре написал картину «Поступь фашизма». Ныне она находится в Лепельском музее.

Глава

девятнадцатая. Февраль 1943

Василь Косый. — Короленко и его группа. — Василий Никифоров и Алла Чарикова. — Как я фотографировал Кононова. — Бульба. — Разгром вражеского эшелона. — Пора общей борьбы

Что-то опаздывает Косый, а обещал принести сегодня тхора {34} мне для акварельных кистей. Примерю-ка пока что шапку. Кто-то принес эту шапку необычную, меховую, с длинными ушами, мне она очень понравилась. Нарядился, автомат надел, вышли с Николаем, и возле нашей землянки он меня щелкнул; мне казалось, что таким должен быть образ партизанского разведчика — он, как таежный охотник, весь в мехах.

34

Хорька.

Вернулись, Косыго все нет. Вдруг перед окном я вижу полы черного полушубка, серые валенки с красными галошами, сделанными из камеры с немецкой машины, болтается мешок, в котором что-то прыгает. Распахнулась дверь, в землянке, упираясь в потолок, стоял Василь.

Косый был разведчиком. Служил он в полиции в Ушачах. Затем ему командование наше приказало втереться в доверие к немцам, чтобы пробраться на командный пост, так он стал командиром отряда полицаев. Работать ему в полиции было мучительно, так как приказы все строились на притеснениях и издевательствах над жителями. Василь все время просил: «Куда угодно пошлите, лишь бы не в полиции». Но бригаде было необходимо получать сведения из первых рук. Бригада тогда стояла в Истопищенском лесу, близко от Ушачей, и Василь имел возможность в любой момент передать все важное, что происходило в гарнизоне у немцев. Должна ли начаться мобилизация в армию Каменского, готовят ли полицаи обыск или облаву, кого намечено арестовать — все тут же становилось известно Дубровскому.

Сейчас Василь стоял на пороге с торбой через плечо и мешком в руке, в котором время от времени что-то конвульсивно билось. Это привело Тасса в состояние такое свирепое, которого я еще у него не замечал. На человека он бросался мгновенно, без предварительного рычания, не успевала у него даже шерсть на загривке подняться. А сейчас он стоял, весь напрягшись, и рычал, страшно ощерив белые клыки. Василь стоял неподвижно, но сказал спокойно:

— Ты возьми своего зверя, а то он не на тхора, а на меня кинется.

Землянка наполнилась зловонием, это хорек испустил свой защитный запах. Я взял за ошейник Тасса и приказал уйти на место под нары.

— Василь, а что с тхором будем делать, он же живой.

— Да что-что — стукнешь его поленом по голове, от и все. Да давай лучше я его сразу стукну, а то вонь развел какую.

Василь схватил полено и вышел. Через минуту вернулся:

— Теперь пускай на морозе полежит. Сегодня в капкан попался. А то у матки пять курок задавил — шо твой фриц! Давит, а не ест. Все от жадности.

Николай подшучивает надо мной:

— Ты еще попроси барсука или медведя поймать — вот кистей будет!

Василь, не смущаясь, достал из торбы гусиные крылья и подал мне:

— Просил крыла — от тебе крыла. Теперь и Ваня начинает хмыкать:

— И вправду, Николай всю живность собрать хочет.

— А зачем тебе крылья? —

спрашивает Мишка. Василь между тем, наклонив голову, копается в сумке

и достает что-то тщательно завернутое в тряпицу, разворачивает… Вот добрая душа! Пучок шикарной надерганной из спины кабана щетины, аккуратно перевязанный веревочкой. Тут уж и я начинаю удивляться бездонности его сумки и жду, может, он еще что вытащит? Действительно, вытаскивает коробочку на манер сундучка, видно, взятую у матери, в сундучке — канифоль.

Все это выкладывается на стол. Я счастлив безмерно, все, о чем я просил, он достал и принес.

Теперь дело за мной, я должен его нарисовать. Василя я пишу в группе разведчиков в правой части картины, рядом с Маркевичем, Журко Никифором и Василием Витко, пишу их на конях, как и полагается разведчикам.

Готовлю свой альбом в синей бархатной обложке, его мне подарила одна девушка. Приготовлен он был для стихов и песен, но хозяйка успела записать только первую страницу, слова «Катюши». Бумага в альбоме хорошая, на нее ложатся хорошо карандаш и моя немецкая акварель. Расходую я бумагу экономно, на каждом листе помещаю с одной и с другой стороны по два портрета. Устанавливаю стул посреди землянки, сажаю Василия — как бы верхом на коня, и начинаю внимательно рисовать твердым, остро отточенным карандашом.

Василь удивительно серьезно относится к позированию. Так же серьезно, как и к любому заданию, как к моим просьбам достать все необходимое для кистей. Пользуюсь случаем и затеваю разговор, спрашиваю, как ему удалось уйти из полиции. Косый говорит скороговоркой, как бы вдруг выстрелит короткой очередью:

— Надоело мне в полиции быть. Хоть и понимал, что надо. От и передал Маркевичу: будет выезд на машине взвода полиции. Хоть село потом в машину только два отделения. Но и то, думаю, ладно. Передал: будем в среду часа в два у моста, возле леса Истопищенского, ставьте мину и засаду сделайте. От посидали в машину. Я им говору: «Садись ближе до кабины, для безопасности». А сам думаю: «Если рванет под передними колесами, будет вам безопасность!» Помню, как машина к мостику подошла. Видел ясно колею, все боялся, шофер мину заметит. Но не заметил. А дальше не помню, что было. Очнулся уже в Истопище, возле меня Сальников с Тамарой возятся. Взрыв очень удачно сработал. Миной як выстрелило — всех повыбрасывало с кузова! А меня дальше всех, и об сосну еще трахнуло. Я контуженый и остался лежать. Там меня и разыскали. Вот и да — смерти у бога не треба просить, сам знает, кому давать.

Рассказывает он без аффектации, вставляя иногда шутку или ругательство, и, кажется, ему не приходит в голову, что он совершил подвиг, а будто он посторонний и это кто-то другой повел машину на мину, чтобы взорвать врагов вместе с собой.

Рисую, взгляд у Василя пристальный, черты лица заостренные, нос сухой, хрящеватый. Начинаю переводить в акварель. Краски ложатся хорошо, сочно. Николай стоит рядом и кивает, что хорошо, похоже. Косый командует:

— А ну, Николай, покажи, якую ты морду нарисовал.

Я показываю. Он доволен. Но не хвалит, не говорит ничего о портрете, а спрашивает:

— Что, долго еще?

Рисую оружие, гранаты, черный с красно-фиолетовыми отворотами зимний пиджак с черным же цигейковым воротником, черную шапку. От его рассказа и напряжения работы я вымотан до предела, говорю ему:

— Хватит, Василь, пока все. Если в картине что понадобится, тогда допозируешь и я маслом допишу.

Василь уходит, а я бросаюсь сразу в сени, это крошечное пространство между двумя дверьми, хватаю мешок с хорьком, мне не терпится скорее попробовать вязать кисти. Я обещал сделать кисть и Николаю, он тоже любит тонкие концы кисти, чтобы чеканная линия получалась.