Судьба прозорливца
Шрифт:
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
БЕЖАТЬ! БЕЖАТЬ!
Я очнулся в гостинице, на своей постели, в полусумраке угасавшего дня, и первое, что увидел - это склонившееся надо мною личико Сэйни.
– Сэйни, - прошептал я.
– Вы очнулись, Фрей?
Я хотел обнять ее, но не мог поднять руки, тяжелой, как свинец.
– Не надо, Фрей. Я сама.
Она наклонилась и поцеловала меня в губы. Губы у нее были влажные и горячие.
– Они подстрелили вас, - сказала она.
– К счастью, они! вас только ранили в руку, и врач говорит, что вы скоро оправитесь. Вы спали двое суток, Фрей.
Она села рядом и положила руку мне на лоб. Рука ее
– Вы... давно здесь, Сэйни?
– С того злосчастного вечера. Ведь я люблю вас, - сказала она просто.
– Хотя я ничего не знаю о вас. Нет, нет, не говорите, вам вредно говорить.
Но я не мог не говорить. Я не мог не рассказать ей о всей своей жизни.
– Теперь я еще больше люблю вас, - сказала Сэйни, когда я закончил рассказ.
– Я полюбила вас... тебя даже в твоем шутовском наряде. Почему? Я сама не знаю. Но ты ведь тоже ничего не знаешь обо мне.
Ее повесть была проста и прозрачна. Отец-моряк погиб в море. Воспитала тетка. Училась в школе. Сейчас работает на заводе ананасового сока "Нектар Гро Фриша".
– Это самый большой обман, который я когда-либо видела, сказала она.
– Гро Фриш зарабатывает на нем миллионы, а девушки, работающие у него, умирают с голоду. Если они пытаются пить ананасовый сок, их выгоняют с завода. Я истратила свои последние деньги, чтобы видеть тебя каждый вечер. И меня наверное уводят, потому, что я два дня не была на заводе.
Мы проговорили до ночи, пока я не заснул.
– Меня уволили, - сказала Сэйни на другой день.
– Они выдали мне волчий билет. Мне ничего не остается, как...
– Уехать, - сказал я.
– У меня ведь достаточно лавров. Мы сядем на ближайший пароход и покинем Батату.
– Ну, зачем тебе я?
– сказала Сэйни.
– Тебе необходимо уехать, тебе нельзя здесь больше оставаться, уезжай один и как можно скорее.
– Ни за что!
– воскликнул я.
– Как только я встану, мы уедем вместе. Мы будем работать и будем счастливы!
– Милый, - сказала она.
– Жена моя, - ответил я.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
ЗАДЕРЖАН!
В тот день, когда все было готово к отезду, когда я договорился с капитаном "Ахиллеса", что мы заберемся с вечера на судно, уходящее из Лабардана на рассвете в сторону Кофейной республики и в самом радужном настроении вернулся в гостиницу, меня ожидал новый сюрприз.
Человек в черном, всегда сидевший в цирке на одном и том же месте, в первом ряду, и в злополучный вечер первый сказавший мне: "Вы не прозорливец, вы - шарлатан, вы лжете", ожидал меня в номере.
– Ну-с, господин прозорливец, - сказал он, приподнимаясь с глубокого кресла, - вы сейчас последуете за мной.
– Куда?
– В Цезарвилль.
– Мне нечего делать в Цезарвилле.
Тогда он отогнул лацкан пиджака и предявил мне значок правительственной тайной полиции.
– Но я должен сообщить Сэйни...
– Вы никому ничего не должны сообщать. Собирайтесь. Ваши вещи вам не понадобятся. Расчет за номер произведен.
– Но я могу повидать Агамемнона Скарпия?
– Ни в коем случае. У нас не осталось ни одной минуты.
– Но Сэйни...
– Никаких Сэйни...
– Я ей оставлю записку.
– Никаких записок.
– Куда вы меня повезете?
– Я вам уже сказал: в Цезарвилль.
– За что вы меня арестуете?
– Вы узнаете в Цезарвилле.
Закрытая машина ждала нас у подезда. Мой черный
– Я не надеваю на вас наручников, чтобы не привлекать лишнего внимания, - сказал полицейский.
– Но не вздумайте бежать.
Поезд уже стоял у платформы. Мы вошли в отдельное купе, очевидно заранее заказанное, и дверь за нами захлопнулась. До самого Цезарвилля мой спутник не проронил ни слова. Он не спускал с меня глаз. А я думал о Сэйни, о бедной Сэйни, которая придет или уже пришла сейчас, радостная, счастливая, с тем, чтобы навсегда выехать из Бататы!
Мы приехали в Цезарвилль вечером. Вечер был теплый, пряный, душистый. Сады цвели. Световые рекламы безумствовали. Я знал, где находится тюрьма в Цезарвилле. Мы ехали в другом направлении. Мы ехали не в тюрьму.
– Вы можете облегчить свое положение, - сказал мой страж.
– Мы едем в ресторан "Лукулл". Ужин будет изысканный, могу вас заверить. Вам покажут одного человека, вы прочтете его мысли и дадите показание под присягой.
– Но послушайте!
– сказал я.
– Вы ведь сами обявили в цирке, что я - шарлатан и лжец и по всей вероятности за это меня и арестовали.
– Я не собираюсь докладывать вам, за что вас арестовали. Но вы сделаете сегодня то, что вам предложат.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Я ВСТУПАЮ В ВЫСОКОПОСТАВЛЕННОЕ БАТАТСКОЕ
ОБЩЕСТВО
Ресторан "Лукулла" был великолепен. Швейцар походил на мастодонта. Его бороде позавидовал бы сам старец Мафусаил. Лакеи, выстроившиеся в ряд, были похожи на министров. Даже тогда, когда я был страховым агентом, я не рисковал зайти в этот величественный храм Жратвы и Пития. Мой сопровождающий вдруг стал настолько мил и корректен, что нас можно было принять за двух близких друзей, давно не видевшихся, вдруг встретившихся и зашедших весело провести, вечерок. В своем черном костюме он походил не то на профессора оккультных наук, не то на священника. Наши ноги утопали в мягких пушистых щврах. Темно-малиновые бархатные портьеры свисали повсюду и отовсюду. Зал под стеклянной крышей, в которой горели крохотные звезды, походил на сад в теплую летнюю ночь. Столы, накрытые накрахмаленными скатертями и заставленные дорогим фарфором и хрусталем, прятались в зелени пальм, олеандров, магнолий и камелий. Повсюду распространялся пьянящий цветочный аромат. Метрдотель, величественный, как разжалованный король (мой спутник не замедлил мне сообщить, что он и на самом деле принадлежал к одной из европейских королевских фамилий), таким жестом подал нам карточку, будто подавал ультиматум. Мой спутник (он любезно, сказал, что его зовут Амфитрион Гош) отдал распоряжение относительно ужина. Откуда-то издали, словно доносимые ветерком, долетали звуки джаза, исполнявшего "Чудную летнюю ночь в Батате". Я знал, что в лучших ресторанах оркестр всегда играет под сурдинку, чтобы не мешать разговорам. В Зелени олеандр и магнолий то тут, то там, за столами были рассованы мужчины в вечерних черных костюмах и женщины в ослепительных туалетах. Мелодичный женский смех плыл от стола к столу. Два официанта с лицом факельщиков и с осанкой полковников подали на стол сэлат из омаров, маринованную камбалу, русскую икру, мусс из колибри, крошечные пирожки с черепаховыми печенками. Я был страшно голоден, но неопределенность моей дальнейшей судьбы отбивала у меня аппетит.