Судьба разведчика
Шрифт:
Весь день Василий был на морозе — с утра тактика, после обеда занятия в холодном, как склеп, бетонированном тире. Учили стрелять красноармейцев, которые впервые держали винтовку в руках. Тяжелые выстрелы в бетонном узком тире так набили барабанные перепонки, что в голове гудело. После ужина в теплой казарме Василия охватила приятная истома, он прилег отдохнуть и быстро заснул под мерный гул голосов.
Куржаков ходил между кроватями, ругал медлительных, разомлевших в тепле красноармейцев.
— Оружие отпотело,
Он остановился у койки, на которой, сдвинув ноги в сапогах в проход, лежал одетый Ромашкин. Хотел поднять его — улегся, мол, раньше подчиненных, даже не привел оружие в порядок, но посмотрел на румяное чистое лицо сладко спавшего лейтенанта, и что-то жалостливое шевельнулось в груди. Куржаков тут же подавил в себе эту, как он считал, «бабью» слабость, но все же не разбудил Василия, пошел дальше, с яростью отчитывая бойцов:
— Оружие протирайте, вояки, завтра не в бирюльки играть, в бой пойдете!
Красноармейцы брали влажные, будто покрытые туманом винтовки, протирали их, а влага вновь и вновь выступала на вороненых стволах и казенниках.
— Смотри, железо, и то промерзло, притомилось, а мы ничего, ещё и железу помогаем, — бодрясь, сказал молодой боец Оплеткин.
— Не тараторь, лейтенанта разбудишь, — остановил его сосед, кивнув на Ромашкина.
— Сморило командира, видать, городской, не привычный в поле на морозе, — шепнул Оплеткин.
В десять улеглась вся рота. Молодые здоровые люди, утомившись, скоро заснули и спали крепко.
Василию показалось, что он только что закрыл глаза, и вот уже в уши стучит знакомое, нелюбимое:
— Подъем! Подъем!
С первых дней в училище Василий по утрам тяжело перебарывал сладкую тяжесть недосыпания. Ему нравилось в армии все, кроме этого неприятного слова «Подъем!». Даже в поезде, где никто не кричал « Подъем!», глаза сами открывались в шесть, будто в голове, как в будильнике, срабатывала заведенная пружинка.
Сегодня пробуждение было особенно тяжелым. Ромашкин взглянул на часы — только три. «Наверное, дежурный ошибся», — подумал он, но тутже услыхал знакомый, с хрипотцой голос Куржакова:
— По-одьем! Быстро умывайтесь и выходите строиться в полном снаряжении. Ничего не оставлять, в казарму больше не вернемся!
В полковом дворе происходило что-то непонятное. Роты строились не в походные колонны, а в длинные неуклюжие шеренги.
Куржаков подозвал взводных:
— Постройте строго по ранжиру, в ряду двадцать пять человек. Отработать движение строевым шагом. Особое внимание — на равнение.
У Ромашкина было всего двадцать два бойца, весь взвод составил одну шеренгу. Троих добавили из другого взвода. Выстраивая людей в темноте по росту, он замешкался, тут же подлетел Куржаков:
— Слушай мою команду! Направо! Выровняться чище в затылок! Головные уборы — снять! Встать плотнее!
Обнаженные, остриженные под машинку головы вытянулись в ряд, кое-где они то возвышались, то западали.
— Ты перейди сюда. Ты сюда, — вытягивая то одного, то другого за рукав шинели, переставлял их командир роты. Через минуту круглые стриженые головы создали одну, постепенно снижающуюся линию.
— Головные уборы… — Куржаков помедлил и резко скомандовал: — Надеть! Нале-во!
Перед Ромашкиным стояла шеренга его взвода, идеально подогнанная по росту. Куржаков тихо сказал:
— Вот так надо строить по ранжиру, товарищ строевик, — и ушел.
Роты уже шагали по плацу и между казармами.
Все ещё не понимая, зачем это нужно, Ромашкин стал учить свою шеренгу. Она расползалась, ходила то выпуклая — горбом, то западала дугой, а то вдруг ломалась зигзагом.
В конце двора шеренги, сбиваясь в кучу, поворачивали назад. Встретив здесь однокашников, Василий спросил Карапетяна:
— Ты не слыхал, зачем вся эта петрушка?
— На парад пойдем. Сегодня седьмое ноября. Забыл, да?
— Какой парад? Война же!
Подошел Куржаков, он слышал их разговор:
— Какой-нибудь строевик-дубовик вроде вас додумался. Парад, понимаешь! Немцы под Москвой, а мы в солдатиков играть будем. Мало нас бьют, всю дурь ещё не выбили.
Ромашкин бегал вдоль строя, семенил перед ним, двигаясь спиной вперед, лицом к строю, кричал:
— Тверже ногу! Раз, раз! А равнение? Куда середина завалилась?
Завтракали здесь же, на дворе, гремя котелками, обдавая друг друга паром и приятным теплым запахом каши с мясной подливкой.
Было ещё темно, когда полк двинулся в город. В черных окнах домов, заклеенных крест-накрест белыми полосками бумаги, ни огонька, ни светлой щелочки. По тихим безлюдным улицам полк шел парадными шеренгами, и всю дорогу до Красной площади раздавались команды:
— Строевым! Раз, два! Раз, два! Чище равнение!
Командир полка майор Караваев за долгую службу много раз участвовал в парадах, и теперь, глядя на кривые шеренги, тихо говорил комиссару Гарбузу:
— К парадам готовились минимум месяц. Как мы пройдем по Красной площади, не представляю! Да ещё в полном снаряжении. Опозорим и себя, и всю Красную Армию.
— Не беспокойтесь, Кирилл Алексеевич, — отвечал Гарбуз, который ещё совсем недавно был вторым секретарем райкома на Алтае, под Бийском, и не слишком разбирался в красоте строя. — Там обстановку понимают. — Комиссар показал пальцем вверх. — Не знаю, правильно ли я сужу, но, думается, сегодня важно не равнение в рядах, а сам факт проведения парада. Немцы под Москвой, на весь мир кричат о своей победе, а мы им дулю под нос — парад! Гитлера кондрашка хватит от такого сюрприза. Здорово придумано!