Судьба с чужого плеча
Шрифт:
Олег вообще многое для меня открыл. Например, до свадьбы я не знала, что мужья могут бить жен. Я надеялась распрощаться с рукоприкладством и казенным детством в один день. В детдоме нас постоянно били, но не просто так, а в наказание за провинность, поэтому сначала, вместо того чтобы уйти от мужа-тирана, я искала причины его агрессии. Он с удовольствием поддерживал мою неуверенность, придумывая поводы для расправы. Однажды он наказал меня за разбитую тарелку, обозвал безрукой и отлупил ремнем с железной пряжкой. За день до этого мы ездили на пикник, и кто-то из друзей назвал
Чувство вины не покидало меня с первой брачной ночи. Олег ясно дал понять, что разочарован. Он ожидал от застенчивой новобрачной невинности и возмутился, когда ее не обнаружил. В тот момент я совершила главную ошибку – рассказала мужу о своем первом и единственном сексуальном опыте. Директор детского дома выделял меня среди других девочек. Можно сказать, я была его любимицей. Он часто сажал меня на колени, гладил по голове и приговаривал: «Доченька моя!» Однажды доченька заболела. Наш общий детдомовский папа пришел в бокс меня навестить. Присел на кровать и начал гладить, только голову, на этот раз, прикрыл подушкой. Боль можно было стерпеть, но страх задохнуться перерос в панику. Чем сильнее я старалась скинуть подушку, тем больше заводился директор. После этого признания Олег без труда нащупал мое слабое место. С тех пор секс для меня стал ассоциироваться с болью, внимание – со страхом, а любовь – с унижением.
Муж каждый раз находил новые поводы для расправы, а я во всем винила себя, проклиная детдомовское детство, аварию, больную руку, которая не способна удержать посуду или раскатать тесто. Сейчас, стоя под душем, я с трудом намыливаю тело, но больше не презираю его за слабость. Олег научил меня многому. Теперь я сама – научусь любить и уважать себя. Кажется, вместе с окровавленной одеждой я сняла груз забот, горячие струи смыли тяжесть прошедшего утра. Я укутываюсь в теплый махровый халат и наслаждаюсь исцеляющим уютом. Больше всего на свете хочется спать.
Захожу в комнату. Все кажется знакомым, но не моим, как будто я жила здесь не два, а сто два года назад. Посреди комнаты висит все та же советская люстра. Стоит нечаянно задеть ее рукой, и пластмассовые сосульки, помутневшие от времени, рассыплются по полу. Глазами ищу раздвижное кресло, на котором раньше спала. От окна оно переехало в угол, за шкаф. Открываю дверцу. В нос ударяет сладкий аромат Ириных духов с нотками ванили, рука пробегает по стройному ряду вешалок с яркими и сверкающими нарядами. Когда-то в этом шкафу висело всего два платья, которые мы с Ирой носили по очереди. Оба сидели на подруге великолепно, а я в той же одежде казалась каланчой. С тех пор я не ношу платьев, предпочитаю им джинсы и безразмерные футболки, в которых меньше заметна моя худоба.
Раскладывать кресло совсем не хочется. Тяжело носить даже собственный вес, а стоит согнуться, как боль начинает выкручивать живот изнутри.
– Ира! – кричу я подруге. – Можно мне прилечь на диване?
– Конечно, – отзывается она из кухни. – Хочешь, я перестелю белье?
– Нет-нет!
С трудом добираюсь до дивана и залезаю под одеяло. Голова, тяжелая от мыслей, сама опускается на подушку. Что-то упирается мне в щеку. Борясь со сном, я достаю коробочку. Презервативы. Значит, у Иры кто-то есть. Бедная, только наладила личную жизнь, как я свалилась ей на голову. Прости, Ира, но без тебя я не умею справляться со своими проблемами…
– Эй, Динка, просыпайся! – трясет меня за плечо Ира.
– Что случилось? Олег пришел?!
– Хуже! – шипит она мне в ухо. – Вставай, надо смываться.
– Смываться? Куда? Зачем?!
– Не кричи ты! Соседи услышат, ментов вызовут.
– Каких ментов? – трясу головой, стараясь отогнать сон. – Ир, о чем ты говоришь?
– Динка, не паникуй. Садись и слушай меня внимательно.
Я усаживаюсь на диване. Опускаю ноги на холодный пол и продолжаю в оцепенении смотреть на подругу.
– Только что приходили менты, тебя искали. Я сказала, что в последний раз видела тебя на прошлой неделе. Говорю: ее муж к подругам не пускает…
– Ира, объясни по-человечески, что случилось?
– Катьку убили!
Глава 2. Никто не любит мачех
– Какую Катьку? При чем здесь я?
– Олегову Катьку, твою падчерицу.
– О Господи! – доходит до меня смысл ее слов. – Как? Где?!
– Дома. Сказали, черепно-мозговая травма.
– Это я виновата! Нельзя было оставлять ее дома одну. Господи, бедный ребенок…
– Вот и менты думают, что это ты.
– Надо пойти в полицию и все рассказать.
– Куда ты собралась, дурища? Кто тебе поверит?!
– Как кто?! Я расскажу правду!
– Какую правду? Расскажешь, как ударила Катьку, она упала, стукнулась головой, а ты сбежала и оставила ее умирать?
– Но это не так!
– Откуда ты знаешь? Может, именно так все и произошло? Кому нужно убивать пятилетнюю девочку? Она даже в садик не ходила, так что месть соседки по горшку за сломанную куклу исключается.
– Но я ее не убивала! Ты мне веришь?
– Я верю, но только потому, что знаю тебя всю жизнь. У ментов нет такого преимущества. Поверь, им не выгодно разбираться, кто прав, а кто виноват. Спихнут на тебя убийство, и делу конец. Работа у них такая. Думаешь, кто-нибудь за тебя заступится? Может, Олежек твой ненаглядный? Или свекровь?
– А как же суд присяжных? Люди должны разобраться…
– Никто не любит мачех!
Последние слова действуют на меня, как пощечина, хлесткая и отрезвляющая. Слезы брызжут из глаз, смывая пелену. Я подскакиваю на ноги, но тут же сажусь обратно.
– Бежать бесполезно. Олег меня найдет.
– Подумай, если не ты убила Катьку, то кто? Надоела Олегу дочурка хуже горькой редьки, захотел снова стать свободным, вот и решил избавиться одним махом и от жены, и от ребенка. Думаешь, он станет тебя искать?
– Нет, Ир, Олег не мог убить. Он Катю любит. Любил…
– У попа была собака, он ее любил, – закатывает глаза Ира. – Так и твой Олег. Тебя он тоже любил. А что в итоге? Еле ноги унесла от любящего такого. Дин, разуй глаза!
– Мне некуда бежать.