Судьба. Книга 2
Шрифт:
Сдерживая дыхание, Огульнязик осторожно выглянула скова. Так и есть, с Энекути сидит Габак-ходжам [5] , тот самый красношеий Габак-ходжам, который только и умеет, что жрать даровой хлеб да курдючное сало в доме ишана. Вряд ли за свои тридцать с лишним лет он сделал что-нибудь полезное. Он вообще ничего не умеет, даже с женщиной как следует обходиться не научился: вон засунул руку под подол толстухе и шарит там, а сам покраснел весь и рот разинул, как богом тронутый! Ишак слюнявый! Ещё к ней подкатывался со своими любезностями! Это, кажется, он выталкивал из кельи ишана мать Узук, когда та пришла повидаться с дочерью? Ну конечно, он самый! Вон и шрам на лбу от кирпича,
5
Ходжам — мелкий священнослужитель.
С этого дня Огульнязик стала внимательно следить за Энекути и Габак-ходжамом. Первое время она никак не могла догадаться, где они встречаются, а в том, что встречаются, сомнений не было. Потом выяснилось: что местом своих свиданий они облюбовали именно ту «келью с домовым», из которой она их увидела первый раз. Ей тогда просто повезло, что они не зашли.
Следить было нелегко, так как дверь кельи открывалась в сторону поля. Однако Огульнязик нашла выход: ска чуть раздвинула боковые кошмы в кибитке старшей жены Черкеза, той самой, которую в восемнадцать лет выдали замуж за двенадцатилетнего мальчика и которая теперь увядала, не сумев расцвести. Отсюда, в эту щёлочку была видна дверь кельи, где встречались Энекути и ходжам. Когда хозяйка кибитки полюбопытствовала, зачем уважаемая гелнедже проделала дыру в стене, Огульнязик велела ей молчать, сказав, что через день-два покажет интересную вещь.
Ждать пришлось недолго. В тот же день, едва стемнело, появился Габак-ходжам и, оглядываясь по сторонам, словно петух, направился к келье. Огульнязик подозвала жену Черкеза:
— Смотри!
Габак-ходжам ещё раз оглянулся и скрылся в келье.
— Что он там делает?
— Сейчас увидишь, — сказала Огульнязик. — Смотри внимательно, а то прозевать можешь.
Уже опустело подворье шпана Сендахмеда, взошла луна, когда появилась Энекути. Чёрным жуком-скарабеем прокатилась она по освещённому пространству и исчезла возле кельи, в которую вошёл Габак-ходжам.
— Всё! — сказала Огульнязик.
— Что всё?
— Больше ничего не увидишь. А если тебя интересуют подробности, сходи в келью и посмотри.
Жена Черкеза, поняв, схватилась за ворот,
— Вах, бессовестная! Боже мои, как же она не стесняется такого позора? А ещё корчит из себя сопи! Вконец потеряли стыд люди — дождёмся, что одновременно будет затмение солнца и луны, последних дней дождёмся! Совсем недавно муж её умер, а она уже с другим мужчиной… Если не можешь одна жить, хоть тебе уже и пора по возрасту, дождись положенного срока и введи в свой дом как мужа этого богопротивного ходжама. Это благопристойнее, чем валяться с ним по разным мазанкам да по арыкам.
Огульнязик сухо улыбнулась:
— От кого ты ещё ждёшь благопристойности? Разве у Энекути её мало? Она плюнет — плевок на пол не падает! А почему она благочестива в устах других? Да потому, что у неё сорок сисек, а не две, как у нас о тобой!
Жена Черкеза смущённо фыркнула.
— Ты не смейся — я серьёзно говорю: сорок! Одну она в рот свёкру суёт, вторую — ишану, третью — ходжаму, а тридцать семь — свободными болтаются: хватайся кому не лень. Потому она — сама себе хан, сама себе султан. Никто не скажет ей: «На твоём лице — нос», никто не говорит «кыш» её курам — недостатки её не видны.
— Правду говоришь, гелнедже, истинную правду.
— Правду, да не всю. Ты знаешь, что эта взбесившаяся кобыла — причина всех наших несчастий?
— Знаю, гелнедже.
— Ничего ты не знаешь! Вот я тебе расскажу, тогда будешь знать. Это она, а ни кто другой, заставила твоего мужа сбрить бороду, чтобы понравиться
6
Биби — госпожа, старшая жена.
7
Из-под самана воду пустить — образное выражение, означающее сделать исподтишка пакость.
— Чтоб её земля проглотила, эту сводницу! — срывающимся голосом пожелала жена Черкеза. На её глаза навернулись слёзы, она потупила голову, утирая их концом головного платка.
— Проклятиями её не свалишь, — сказала Огульнязик. — А если и свалишь, так она всё равно копытами до звёзд достанет. Недавно я слышала её слова: «Черкез-ишан собирается сказать талак [8] своим жёнам. Он в городе ка городской женщине жениться хочет».
— Это правда?!
— Может правда, может нет, кто её знает, но говорят. арба за сорок дней до износа скрипит. Думаю, эта мерзавка просто выдумывает, но если ишану Черкезу станут нашёптывать такие слова, он может и в самом деле о разводе подумать.
8
Талак — развод; это слово, произнесённое публично мужчиной три раза, расторгает его брак с женой.
— Что же делать? — жена Черкеза с надеждой посмотрела в глаза Огульнязик. — Посоветуй, что мне делать. Когда эта святоша сидит перед ишаном, кажется рот её белая птица укрыла — сама скромность. А на самом деле — это проклятие, которое аллах послал нам за наши грехи.
— Что делать? — переспросила Огульнязик. — Кто вташил ишака на крышу, тот и вниз его пусть спускает.
Мы с тобой ничего ей не сделаем. Нельзя даже, чтобы она о нашем разговоре узнала, потому что она — как дракон: издыхать будет — нас своим ядом обрызгает. Позови свекровь, покажи ей эту гадость. Вот и всё. Взрастивший сорняк сам вырвет его корень…
Через несколько дней жена Черкеза подстроила так, что свекровь стала свидетельницей свидания Энекути с Габак-ходжамом. Возмущённая, она сразу же пошла к ишану.
Выслушав её, ишан Сеидахмед долго молчал, не поднимая глаз, перекатывая в сухих пальцах янтарные зёрна чёток. Потом посмотрел на жену, в глазах его были равнодушие и усталость.
— Мы благодетельствовали неблагодарных, — сказал он, — люди, не чтущие закон аллаха, подобны мышам, съедающим зёрна нашего благочестия. Люди развратные около нас — служители не бога, но шайтана. Сказано в писании: «Это — те, которые купили заблуждение за правый путь. Не прибыльна была их торговля, и не были они на верном пути».
— Как мы поступим с ними? — спросила биби, когда ишан замолчал.
— «Не распространяйте нечестия на земле», — так сказано в писании. Те, кто приобрёл зло, они — обитатели огня, они в нём вечно пребывают… С Энекути поговори сама. Габак-ходжам пусть придёт ко мне.
Утром, когда Энекути по своему обычаю пришла откинуть серпик в кибитке биби, та, не дослушав её приветствий, сказала:
— Уходите от нас, Энекути!
Толстуха вытаращила глаза и раскрыла рот от неожиданности.