Судьба. Книга 2
Шрифт:
— Пусть теперь пустое место унюхает! — захохотала Энекути. — Жаль, что мы телёнка не догадались с собой прихватить. Если смешать баранину с телятиной язык проглотишь от удовольствия!
— Не томи! Неси шурпу! — взмолился Габак.
— Несу… А ты проворный, ишан-ага, быстро от телёнка убегал! — И она снова захохотала.
Под каждой крышей — своя печаль
Была уже полночь. Высоко в небе зелёным и злым волчьим глазом горела звезда Ялдырак, когда Худайберды-ага добрался до плотины Эгригузера. Полы его старенького халата хлопали на холодном ветру и завязки чоклев, ослабнув, безвольно тащились следом, по
На мосту старик приостановился. Чёрная вода непонятно и недобро бормотала внизу, изредка взблескивала, словно приоткрывала на мгновение веки своих многочисленных глаз, и снова шлёпала и ворчала, натыкаясь в темноте на сваи моста.
«Боже милостивый, милосердный, — думал Худайберды-ага, поёживаясь от пронизывающих порывов ветра, — по своему разумению создал ты человека, но почему не дал ему доли? Зачем посылаешь рабу своему непосильные испытания? Даже большой верблюд падает на колени под тяжёлым вьюком, а как терпеть человеку? Всю осень и зиму с неба сыпалась только серая пыль. Пришла весна и опять нет дождей. Где гром, раскаты которого сотрясали землю радостной дрожью? Где молнии, озаряющие камни и горы, бросающие отблеск на весь мир? Их нет. Есть только ветры — они бесчинствуют на земле, они ломают деревья, разрушают кибитки бедняков. И верхушки чёрных смерчей несут к твоему престолу, всемилостивый, обломки человеческих страданий. Неужели ты не видишь их, господи! Неужели и рая пыль запорошила твои всевидящие глаза? Обрати их вниз, о всемогущий, всесильный! Если ты не поможешь рабу своему — кто поможет? Если не снизойдёт на него милость твоя — нет для него выхода…»
Вода монотонно рокотала внизу, и Худайберды-ага показалось, что не к богу летят сто мольбы, а маленькими камешками падают в эту равнодушную чёрную воду, падают — и безответно тонут, тонут, тонут, тихо погружаются в мягкий и липкий ил дна, чтобы никогда больше не подняться на поверхность. Тонут мольбы, тонут желания, тонут силы — всё исчезает в холодной и пустой тьме.
Старик огляделся. До землянки, где он жил со своим напарником, было уже рукой подать, но неподалёку тёплым призывным светом горело окошко знакомого домика. И Худайберды-ага, поколебавшись несколько мгновений, свернул на манящий огонёк. Конечно, человек — не бабочка, чтобы лететь на свет, но когда в мире так много холода, равнодушия и зла, кто упрекнёт человека за то, что он потянулся к теплу?
Сергея очень обрадовал неожиданный приход гостя. На столе появился чай, остатки небогатого ужина.
Когда Худайберды-ага напился и отогрелся, он рассказал обо всём, что произошло за этот день. Сергей слушал, не перебивая, потом хмуро и непонятно пообещал:
— Допрыгается! Дохапается!.. — Помолчал и закончил: — Ты очень вовремя пришёл, отец. Ты мне нужен, понимаешь? Для очень важного дела нужен.
Старик с готовностью закивал, до глубины души обрадованный, что понадобился хорошему человеку. Он готов был сделать всё, о чём бы ни попросил его Сергей. Вот если только обмануть надо или убить кого — на это он, конечно, не способен. А так — любую просьбу.
— Дело такое, отец: завтра ты не пойдёшь на работу.
Худайберды-ага удивился: нельзя не идти, воды могут не дать, если он свою делянку не закончит.
— За делянку не волнуйся, — успокоил Сергей. — Её братья Клычли докопают, мы уже об этом договорились. Полторы делянки тебе сделают, вместо одной, полтора надела воды получишь.
На глазах старика навернулись слёзы благодарности. Он отвернулся, чтобы Сергей не заметил его слабости, как бы невзначай провёл рукой по лицу.
— Сегодня Клычли целый день землекопов обходил, — продолжал Сергей, деликатно
— Понимаю, Сергей-хан, совсем хорошо понимаю! Каждый, продавший делянку, ставит на бумаге печать своего пальца. Знаю это, сам делал так, когда в Мары сдавал на завод хлопок. Такая печать лучше самой крепкой клятвы!
— Правильно, отец! Но для того, чтобы собрать эти печати, нужен верный и честный человек. Мы решили, что ты справишься лучше, чем кто-либо. Тебя знают, как человека, который всю жизнь ест хлеб из своих рук и никогда не осквернял уста ложью. Люди тебе доверяют. Ты найдёшь всех, чьи имена написаны на заявлении и… Чёрт возьми! — Сергей с досадой хлопнул себя по лбу. — Совсем упустили из виду, что ты неграмотный, не сможешь прочесть, кто здесь записан! Вот задача, чтоб тебе лопнуть!
Последняя фраза была сказана по-русски, но старик понял слово «лопнуть» и смысл фразы.
— Ай, Сергей-хан, зачем лопнуть! — сказал он. — Пусть лопается Бекмурад-бай, у него брюхо толстое! А у нас — голова есть, она от седины ещё не поглупела. Прочитай мне, Сергей-хан, кто эти люди, написанные в заявлении.
Сергей прочитал все подписи. Худайберды-ага без запинки повторил подряд больше пятнадцати имён, довольно засмеялся и сказал:
— Читай ещё раз!
Через несколько минут старик запомнил уже все фамилии.
— Крепкая голова! — похвалил обрадованный Сергей, но усомнился. — По дороге не забудешь?
— Нет, сказал Худайберды-ага. — А если забуду, неужели ни одного грамотного не встречу? Ты не сомневайся, Сергей-хан, старый Худайберды сделает всё, чтобы оправдать надежду тех, кто ему доверился! Давай свою чёрную тряпочку.
— Какую тряпочку?!
— Которой палец мажут, чтобы печать была видна. Мне чиновник на хлопковом заводе такой тряпочкой палец мазал. Она у него в маленьком железном сундучке лежит. Совсем маленький сундучок, вот как половина моей ладони.
Сергей улыбнулся:
— Обойдёмся без тряпочки и сундучка. Я тебе, отец, кое-что получше дам. Вот зелёный карандаш, видишь?
— Палочка?
— В этой палочке внутри сухие чернила. Поплюй-ка на свой палец! Теперь давай намажем его этими чернилами. Прижимай к бумаге. Видишь, печать какая красивая осталась?
Старик посмотрел на отпечаток, посмотрел на свой палец, повертел в руке карандаш, с сожалением сказал:
— Ха, когда-то шёл по дороге — видел такую палочку. Зря не поднял! Думал: простая палочка. Кто знал, что в ней — сухие чернила.
— Не горюй, яшули! Вернёшься — подарю тебе эту на память. Вот ещё кусочек стекла. Возьми его, подкладывать под бумагу станешь, чтобы отпечатки хорошими получались. Если карандаш сломается, подрежь его острым ножом со всех сторон — снова появятся сухие чернила. Понял?
— Всё понял! Давай палочку и стекло.
Три дня, не зная устали, отдыхая только с наступлением полной темноты, Худайберды-ага ходил по аулам. С карандашом он обращался бережно, как с величайшей драгоценностью. Не потому, что это была невиданная диковинка, а потому, что понимал: на кончике этой чудесной палочки таится счастье более чем шестидесяти семей, стоящих у костлявого порога голода.