Судьбе наперекор
Шрифт:
— Впечатляет? — спросил Пан, увидев мое скривившееся от отвращения лицо.— Этот парнишка — сын,— тут он назвал фамилию, услышав которую, я совершенно непроизвольно открыла рот.— Да-да, того самого. Он тогда в Баратове работал, а сейчас в Москве на очень приличной должности обретается. Как ты думаешь, что сделает отец, узнав, из-за кого его сын по этой дорожке пошел?
— Я не знаю, что он сделает,— я все еще не могла прийти в себя от услышанного.— Но Коновалову после этого в России не жить.
— Правильно,— кивнул Владимир Иванович.— И к серьезным людям он за защитой не сунется, потому что они такими, как он, брезгуют
— Ясно. Но почему же они в нем за столько лет не разобрались? Такие вещи, как ни старайся, не скроешь, как мне кажется? — все еще удивлялась я.
— Коновалов бисексуал. А это, сама понимаешь, в глаза не бросается.
— А если все-таки послать такую фотографию, например...
— Это не фотография, Елена,— перебил меня Пан.— Это кадр с видеокассеты. Любил Аркаша свои шалости снимать, чтобы потом посмаковать на досуге. Но посылать ее никому не стоит, потому что скинуть такой козырь можно только один раз, а держать Коновалова в узде — всегда. Но ты можешь ему этим пригрозить, если по-другому договориться не получится.
— Владимир Иванович, а почему вы сразу не могли мне эту фотографию дать, что в ней такого для Семьи опасного?
— А Коновалов знает, что эта видеокассета есть только у меня. Мы же тогда, его наклонности зная, подставили ему с валютой очень смазливого паренька, чтобы он разнюнился и домой его привел, а тут и мы ворвались. Вот во время обыска я целую кучу таких кассет и нашел. Мы их, конечно, уничтожили, а эту я себе оставил, потому что знал, чей это сын, и чувствовал, что столкнет нас с Аркашей судьба когда-нибудь лоб в лоб, и потребуется мне против него сильное оружие.
— Вы думаете, он будет мстить?
— Уверен,— твердо и безрадостно сказал Пан.— Но не впрямую сначала, а исподтишка, чтобы на него не подумали. И проявится он только в том случае, если удар для Семьи будет смертельный, чтобы в полной мере своим триумфом насладиться, чтобы мы почувствовали, что этого его рук дело. Он очень самолюбивый человек и такого унижения не простит.
— Крайне сомнительно, что он сейчас будет этим заниматься,— уверенно сказала я.— Он еще не довел свое дело до конца и не станет рисковать.
— А ты знаешь, где конец этого дела? В чем он заключается? Или ты считаешь, что жить на пороховой бочке очень удобно? — взъярился Панфилов.
— Владимир Иванович, а может быть его просто убрать и все? — сказала я и сама поразилась тому, как легко я смогла это произнести.
— Кровожадная ты дама, Елена! — усмехнулся он.— Павел никогда не нападает первым, заруби себе это на носу. Тем более что Коновалов нам пока еще ничего плохого не сделал. И, если бы не твое идиотское упрямство, то не пришлось бы мне сейчас ужом вертеться,— зло сказал Пан.— Или ты думаешь, я не понял, что ты специально с Павлом этот разговор завела и спровоцировала его на такое решение? Учти, Лена, что когда-нибудь твое стремление обязательно добиться своего, сыграет с тобой очень невеселую шутку.
— Владимир Иванович! Я не собиралась провоцировать Павла на это решение, а просто объяснила ему, как другу, почему у меня невеселый вид,— я старалась говорить как можно увереннее, но в глубине души сознавала, что он, конечно же, прав.— И я не виновата, что он принял это так близко к сердцу. А характер мой вам давно
— Ладно, Елена. Дай-то бог, чтобы когда-нибудь этот твой характер Семье на пользу пошел,— сказал Панфилов и протянул мне листок бумаги.— Вот тебе телефон Коновалова. Позвонишь ему и передашь привет от дражайшего Владимира Ивановича, как он меня во время той нашей беседы величал. Хорошенько подумай, как разговор строить будешь, и запомни — это очень умный и опасный человек. Так что, нервы — в комок, волю — в кулак, и на провокации не поддавайся. Есть у него такая манера: если с человеком не удается договориться по-доброму он начинает специально злить своего собеседника в надежде, что тот может о чем-нибудь важном проговориться. Еще что-нибудь надо?
— Да все вроде. Я позвоню в случае чего, можно?
— Не задавай глупых вопросов! Нужно! И помни — никому ни слова! — еще раз сказал мне на прощание Пан.
— Ну что? — в один голос воскликнули Чаров с Солдатовым, когда я почти под конец рабочего дня появилась на заводе.
— Еду в Москву,—лаконично ответила я и, предупреждая все последующие вопросы, отрезала.— Куда и к кому, говорить не имею права, поймите меня правильно.
Они переглянулись и Пончик сказал:
— Понимаем и вопросов не задаем. Ты, главное, с результатом возвращайся.
— А вот это, как пойдет,—сказала я и отправилась искать Малыша с Карлсоном.
Они, по своему обыкновению, сидели в машине и слушали музыку.
— Кончилось ваше безделье, ребята, в Москву едем.
— Когда? Надолго? — обрадовались они.
— Завтра. А надолго ли? — я пожала плечами.— Не знаю пока. Как пойдет. Так что готовьте машину, заправляйтесь и утречком, пораньше, благословясь, на вашем джипе и тронемся. Позавтракайте поплотнее и в дорогу с собой что-нибудь захватите.
— Хорошо. Я маме скажу и она нам с собой что-нибудь вкусненькое соберет,— сказал к моему удивлению обычно молчавший Малыш и это слово «мама», да еще произнесенное этим верзилой таким домашним голосом, прозвучало настолько неожиданно, что я не выдержала и улыбнулась.
— Вы не смейтесь, Елена Васильевна,— обиделся он.— Вы знаете, какие она пирожки печет? Объедение.
— Да верю, верю. То-то ты такой вымахал.
— Елена Васильевна,— осторожно спросил Карлсон.— У вас оружие есть? Я имею ввиду законное, с разрешением?
— Есть, конечно. А что, думаешь, пригодится?
— Думаю, что вам его лучше с собой взять,— все также осторожно сказал он.— Мало ли в какую передрягу попадем? Нелишним будет.
— Ладно, возьму,— согласилась я и поехала домой.
Баба Варя, узнав, что я уезжаю, да еще и далеко, да еще и на машине, страшно переполошилась и, причитая, начала меня собирать, как на зимовку на Северный полюс — мало ли что в дороге может случиться. От шерстяных носков мне еще удалось отбиться, а вот от теплой кофты — нет, тут она была непреклонна.
Она полночи провозилась на кухне и рано утром, еще и светать толком не начало, не только накормила меня до отвала, но и вручила увесистый кулек с продуктами и еще горячими пирожками: «В дорожке поедите». Поэтому в машину я села, благоухая свежей выпечкой, и, бережно укладывая пакет на сидение, на недоуменные взгляды ребят смогла ответить только одно: