Судьбы
Шрифт:
— Расскажи, как вы там справляетесь?
— Нормально, мама, у нас все ничего, Настя учится, Вера дома. Данька растет. Слышь, Вера рассказывала: идут они по улице, гуляют. Стоит мерседес крутой, черный. Данька ручку протягивает: «Би-би дать!». Вера ему говорит: «Сынок, это взрослая машина, это не для игры». А Данька ей: «Папи!».
Наталья Викторовна рассмеялась.
— Тесно вам там.
— Тесно. Мама, я вот поговорить с тобой хотел, может, поменяемся квартирами. Ты в нашу двушку, а мы сюда. Тут три комнаты.
Она помрачнела.
— Саша, одному человеку для нормальной жизни нужны именно
— Понял, не дурак. Проехали.
Домой шел пешком, хотелось подумать. Он имел право на часть материнской квартиры, но разве он его озвучит, он хотел как лучше. У Насти была бы своя комната, и у мальчишек своя. УЗИ показало мальчика. И больница тут через дорогу, можно было бы устроиться. Но одному человеку нужны именно три комнаты, а никак не две. А им вчетвером в двушке нормально, и еще один на подходе.
Было обидно, но пока шел, обида прошла, осталось просто чувство дискомфорта. Мать он не исправит, какая есть — такая есть. Но мать есть мать. Это он ей жизнью обязан, а она ему, взрослому детине, ничем не обязана.
Дома будет хорошо, дома тепло. И вовсе не потому, что топят батареи, топят плохо, а вот атмосфера теплая, приятная такая. В детстве и юности никогда домой идти не хотел, а теперь к Вере бежит. С ней и проблемы все рабочие на задний план отступают, хотя он даже не заикается о рабочих проблемах дома. Ей оно сейчас ненужно, еще месяц бы протянуть, а там легче будет. Может, пронесет в этот раз с отеками. Может, можно будет все скорректировать… Он подумал, что это в будущем, а жить надо сегодня и сейчас.
А сейчас надо дать понять Насте, насколько она им нужна. Вера старается, любит девочку, а та бука, все матери звонит, а Галя ревнует, сильно ревнует, настраивает Настю против Веры. Уже говорил он с ней, просил так не делать, а она твердит одно: «Моя дочь! И мать у нее одна будет!». А как существовать вместе? Живет-то она с ним, вернее с ними. И с ним отношения сложились, любит его дочь. И Даньку она просто обожает, а вот с Верой… Ему же жену жалко, он же чувствует ее, и мысли ее знает.
Вообще, он сам себе удивлялся. Вера была для него невероятно родной и близкой. Он не помнил их ссор, их не было. Было лишь понимание и взаимопонимание, а если этого не случалось, то стремление понять. Ему всегда было тепло с ней, душой тепло. Она единственная женщина, которую всегда хотелось видеть, которая не надоедала. Она была слабой с ним. Но никак не слабой по жизни. Он сам периодически нуждался в ее защите от душевных сквозняков.
Утро на работе опять не задалось. В ординаторской рыдала девочка-интерн. И это сразу как вошел. Переоделся за дверью шкафа.
Она все плакала.
— Что у тебя? — спросил, пытаясь проявить заботу. — Чай налить?
— Нет, Сан Саныч, она родила, а Куралай ребенка между окон положила. Он пищал там. А потом затих, мне его не дали.
— Срок какой?
— Двадцать четыре недели, но он живой был!
— Они выживают? Ответь мне как своему наставнику: они выживают?
— Нет.
— Что тогда ревешь? Оплакиваешь ребенка или неправильный выбор профессии?
— Но его так жалко, прямо очень. А Вам?
— Жалко, но такова жизнь.
В ординаторскую вошел заведующий.
— Сан Саныч, Вы только на свой карман работаете или всех лечите?
— Интересно
— Нет, идите в приемный, там бомжиха с кровотечением.
Саша ухмыльнулся и пошел, взяв с собой интерна.
Мало не показалось: дама в алкогольном опьянении, со специфическим запахом, с кучей инфекций, фурункулезом и абортом. Но это не освобождает врачей от отказа в медицинской помощи. Примерно через час, после душа и в свежем больничном костюме Саша отчитывался перед заведующим.
— Мне трудно работать с Вами, Александр Александрович. Все хотят к Вам. Звезда местного масштаба.
— Я не уйду. Я понимаю, что Вы сменили практически весь штат отделения, но я не уйду. Не надейтесь. Я понимаю, что мы не сработаемся. У нас разные взгляды на жизнь и на профессию. Но мне тут удобно. И еще, если Вы еще раз позволите обвинить меня в том, в чем не уверены и не можете доказать, да еще при сотрудниках, то ответите за свои действия. Я обещаю.
Домой пришел совсем смурной, а Вера выпытала все. Рассказал, положил голову ей на плечо и полегчало. А она рассказывала, как по скорой ей привезли на дежурстве деда с сифилитической гангреной полового члена. И как она сколько ни думала, никак не могла высчитать дозу антибиотика с учетом его восьмидесяти семи лет так, чтобы и дед не умер от интоксикации при массовой гибели трепанем, и сифилис вылечить.
Саша представил и рассмеялся. Стало легче.
====== Вера ======
— Александр Александрович, прошло два месяца с того момента, как Вы решили, что мы не сработаемся. Но, как видите, мы оба здесь. Вы поменяли мнение? — Юрий Семенович налил кофе себе и Саше.
— Несколько. Вы знаете свое дело. У меня нет к Вам претензий в профессиональном плане. Спасибо за кофе.
— Уже легче. А как к заведующему у Вас нарекания есть?
— Нет. Все нормально.
— Значит, мы умеем ладить?
— В тех рамках, в которых мы оказались, — пожалуй да. К чему Вы все это?
— Хочу быть с Вами на ты и подружиться в конце концов.
— У меня семья.
Юрий Семенович рассмеялся.
— Я в курсе. Хирурги рассказали, она у них на практике была. Ваша супруга, еще в студенческие годы.
— Они до сих пор помнят?
— Да, говорят, забыть трудно. Познакомите?
— Так у Вас своя наличествует, моя Вам зачем?
— А Вы шутник. Я рад, что мы работаем вместе.
— Начальство не выбирают. Нет, нормально все. Я привык и к Вам, и к Вашим методам руководства, и к новому коллективу.
— Ну и слава богу! Так мы на ты?
— Хорошо, на ты. Только не при больных.
— Естественно!
С этого разговора началась другая жизнь и другие отношения. Заведующий сумел за личной неприязнью и оскорбленным самолюбием оценить Романова как врача и человека, то же самое сумел сделать Саша.
Нет, друзьями они не стали. В смысле на рыбалку вместе не хотелось, но в коллективе их уважали, с их мнением считались. Коллектив еще полностью не сформировался, но костяк уже был. Саша понимал, что каждый заведующий создает коллектив, с которым ему удобно работать, то есть под себя. Чтобы сор из избы не выносили, чтобы работать было легко. А построение чего-то нового — всегда болезненный процесс.