Судный день
Шрифт:
– Я рассказываю, – пробормотал Ведерников.
– Что вы рассказываете? Как вы летали?
– Да.
– И вы утверждаете, что это вам не приснилось?
– Нет.
– Мда, – промычал Зелинский. И уже обратился к свидетельнице: – Екатерина Егоровна… – произнес, заглянув в бумажку. – Вы не подскажете, сколько раз вы побывали в тот день в кино?
Катя стояла на сцене в своем коротеньком платьице и не знала, куда деть руки, в которых она сжимала платочек. Зал, прореагировавший раскатом смеха на откровение Ведерникова, еще не успел успокоиться,
– Во заливает!
– Это они вместе сочиняли!
– Насмотрелись-то сказок…
– Потеха!
– Чокнутого изображает, думает, скостят…
– Тише… Вы… Ничего же не слышно!
Катя между тем ответила, что в кино они вообще не были.
– Как? Ни разу? – спросила Князева.
– Ни разу.
– А мороженых вы сколько съели? – опять спросил Зелинский.
– Не ели мы мороженого, – опять сказала Катя.
– Подсудимый, – спросил прокурор. – Вы ели мороженое?
– Ели, – сказал Ведерников и повернулся к Кате. – Ты не помнишь?
Катя помотала головой.
– Ну в кинотеатре, там, в фойе… Где я цветок отломил…
– И цветка не было, – сказала Катя. – Ничего же не было! Мы вообще не выходили из подвала.
– Выходили! – закричал Костя и даже топнул ногой.
– Подсудимый, помолчите, – попросила Князева. – А что же было? – обратилась она к Кате. – Где же вы прогуляли день?
– Нигде, – ответила Катя и заплакала.
Она вытирала своим крошечным платочком глаза и сморкалась, а зал смотрел на нее, удивляясь такому странному ее рассказу. Вот, когда говорил подсудимый, там все было ясно. Все, кроме того, что они взлетали. Ну ладно, влюбленные все летают, во сне, по крайней мере. Такая фантазия понятна. Но зато понятно и другое, как два шалопая, сбежав из подвала, развлекались по дешевке, пренебрегая коллективом завода (как Костя) или семьей (как Кагя), и думали они в это время решительно только о своем веселье и удовольствиях! В этом свете прогул Ведерникова подтверждал порочность цели, с которой он был сделан. А вот рассказ свидетельницы ничего не мог подтвердить, потому что она пыталась все это отрицать.
Решительно все.
– Умела развлекаться, умей и отвечать! – бросила ей Ольга из-за стола. – Мы все равно все знаем! И слезами вам тут никого не обмануть! Вы яблочками торговали?
– Нет, – сказала Катя, вздрогнув.
– Вот видите! – победоносно и громко сказала Ольга. – И даже ваша тетка подтверждает, что вы торговка! Поштучно. Не так разве?
– В тот день… Я… Не торговала… – отвечала Катя.
– А я вообще спросила! А не про тот или другой день… И не пытайтесь выкрутиться! Лучше все расскажите! – громко произнесла Ольга.
И Зелинский кивнул, он был согласен, что лучше сейчас рассказать всю правду. Сколько раз были в кино? Сколько съели мороженого? И цветок, он не зафиксирован в протоколах, а надо бы! Антиобщественный поступок Ведерникова подтверждает лишь, что аморальность, если она есть, разлагает человека насквозь… Сперва цветок, а потом и на человека руку поднять ничего не стоит!
Но Катя молчала. А когда судья Князева снова обратилась к ней с вопросом, скажет ли она что-нибудь еще, она лишь помотала головой.
– Хорошо, идите, – сказала Князева. – Мы и без вас разберемся! Только учтите, что за сокрытие данных…
– Господи! – вдруг негромко, глядя в зал, произнесла Катя, и все затихли: так она это произнесла. – Называйте меня как хотите… И думайте что угодно. Но ведь правда… Правда, мы с ним никуда не ходили! Неужели вы не видите, что он еще маленький, что он все придумывает… Сочиняет…
– А вы целовались? – спросила вдруг Ольга. – Небось как взрослые?
Зал грохнул; вот он, наконец, счастливый миг, когда подошли к главному.
Катя потупила голову. Князева посмотрела на Ольгу и покачала головой: вот уж не к месту. Но Ольгу снова понесло, не удержать.
– А вы знаете, что поцелуй без любви, как сказала Зоя Космодемьянская…
– Ладно, ладно, – замахала на Ольгу рукой Князева. – Мы вас еще вызовем! Идите, идите… – это Кате. – И подумайте на досуге…
– Про поцелуй! Давай! – крикнули из глубины зала. – Нечего зажимать свидетелей! Пусть расскажут все, как было!
И зал заорал, загикал, засвистел, выказывая свое неудовольствие уходом свидетельницы, которую спросили о поцелуе.
Но тут вдруг подсудимый Ведерников сделал шаг вперед.
– Замолчите! – крикнул он, сжав кулаки, и зал и правда замолк, но лишь на мгновение. – Какие вы… Какие сволочи! – добавил он, так и не найдя нужного слова.
– Это вы замолчите! – произнесла судья подсудимому. – Сядьте, пожалуйста, на место… – И к защитнику: – Посадите его!
– Но я хочу сказать! – настаивал Костик под общий рев зала.
– Скажете, когда спросят…
– Но я хочу о поцелуе…
– И о поцелуе тоже! Садитесь! Садитесь!
– Так вот, мы правда целовались… Но это было не в кинотеатре… Мы правда не ходили в кино… Мы сидели в подвале…
– Перерыв! – крикнула в зал Князева и постучала по графину. – На де-ся-ть ми-ну-ут! Пе-ре-рыв!
25
– Вот, – сказал решительно Костик. – С этой минуты мы гуляем! Кино днем работает?
– Не знаю, – сказала Катя.
– Значит, работает. Покупаем билетики… Проходим в зал… Садимся в первом ряду…
– В третьем, – поправила Катя.
– В первом видней… Ладно… В третьем… – Костик, изображая кино, сел на полешко, но тут же стукнул себя по лбу. – Ох, а мороженое?
Он полез в карман и якобы достал деньги.
– Пятнадцать штук хватит?
Катя впервые улыбнулась. Игра ей начинала нравиться.
– А живот вы не отморозите, Константин Сергеич? Вы их глотаете, да?
– Ой, это я на кино загляделся, – сказал Костик. – А какое у нас кино?
Катя задумалась. Вспомнила.