Суер-Выер. Пергамент
Шрифт:
Б – мужского рода,
В – женского,
Г – среднего,
Д – мужского,
Ж – женского,
З – женского,
К – мужского,
Л – женского,
М – женского,
Н – среднего,
П – мужского,
Р – среднего,
С – женского,
Т – мужского,
Ф – среднего,
X – женского,
Ц – среднего,
Ч – среднего,
Ш – женского,
Щ – мужского.
– Очень и очень много спорного, – сказал сэр Суер-Выер. – Почему «X» женского, рода? В чём дело? Почему «Щ» – мужского, когда видна явная баба? Не понимаю, не принимаю,
– Извините, сэр, но как-то неловко задирать буквам юбки. Я слышу и читаю их рисунок.
Младенец господин Ю засмеялся и так говорил:
– В русском алфавите осталось только два знака, нерастолкованных вами. Это твёрдый и мягкий знак. Скажите, пожалуйста, какого они рода?
– Дело проще пареной репы. Твёрдый знак – женского, а мягкий – мужского рода.
– Браво! – воскликнул младенец-господин. – Позвольте закончить дело таким философским пассажем: правы все мы, так или иначе воспринимающие букву-звук, для кого она – среднего, для кого – женского, для кого – мужского рода. В этом истина. Каждая буква несёт в себе единство трёх родов, триединство. Все три рода в одной букве! Поэтому-то каждая буква – гениальна! А теперь давайте займёмся тем, для чего созданы буквы.
– Чем же это? Чем? – спрашивал поражённый нашей философией старпом.
– Буквы созданы для того, чтоб ими играть. Давайте поиграем: пусть каждый член экипажа назовёт свою любимую букву.
– А! – ахнул старпом. Он отделался первым и свободно вздохнул. Кроме того, ясно было, что эта открытая буква соответствует его прямой натуре. За ним покатились и остальные буквы и персонажи, пока не доехали до «З». Никто не решался её полюбить. Я даже не знаю почему. Какая-то заминка в подсознании.
– Зе, – заявил наконец матрос Зализняк.
– И, – икнул механик Семёнов.
– Й, – икнул вслед за ним и Хренов.
– Вот это уже совсем непонятно, – сказал Суер-Выер. – С чего это вы, Хренов, любите «и краткое»?
– А что, разве нельзя, кэп?
– Можно, но непонятно. Объяснитесь.
– Видите ли, кэп. Я эту букву обожаю, потому что с неё ничего никогда не начинается. С других букв как начнут, как поедут, а тут всё спокойно, душа не болит.
– Прекрасно, – сказал капитан, – но доиграем в другой раз. Меня интересует, что делать с этим младенцем? Надо найти ему место. Кем он, собственно, будет числиться?
– Юнгой! – крикнул младенец.
– Да, друг, – сказал Суер, обнимая меня, – когда НЕЧТО породило младенца – это было гениально! И даже пока он рассуждал на своём уровне, всё было неплохо. Но вот он превращается в юнгу! НЕЧТО породило юнгу! Кошмарный сон! Вот она, настоящая пониженная гениальность! НЕЧТО – и вдруг какой-то юнга, фырк, бырк, тюрк, шурк, кунштюк. О горе нам! НЕЧТО порождает НИЧТО!
Главы LV-LVI. Крюк
Младенец-господин-юнга-Ю соскочил с бочки, сбросил одеяло и, оказавшись нагим, заявил:
– Я наг, сэр! Где ваш кастелян?
– Спился! – гаркнул Чугайло.
– И где
– Утопили!
– Подать ему тельняшку и штаны, – приказал старпом.
Боцман сбегал в рундук, притащил тельняшку, усевшую после многотысячных стирок, и выполосканные до предела брюки-клёш.
Младенец облачился, превратился в юнгу и тут же принялся скакать и летать, как воробушек, по мачтам.
– Какое счастье! – кричал он. – Теперь я юнга! Я всю жизнь об этом мечтал! Быть юнгой на таком великом корабле, как «Лавр Георгиевич», под водительством сэра Суера-Выера! Гениальная судьба для молодого человека! НЕЧТО породило юнгу! Пусть оно и дальше порождает юнг, кассиров, трактористов и парикмахеров. Впрочем, вы немного ошиблись, капитан. Меня породило не НЕЧТО. Мою маму зовут Гортензия, а вот папа… действительно неизвестен. Не знаю, где папа, не знаю. Может быть, и найдётся на островах Великого Океана!
– Госпожа Гортензия говорила, что вы на острове цветущих младенцев, а мы обрели вас совсем в другом месте.
– Вы знаете, – сказал юнга, – эти цветущие младенцы обрыдли мне до невозможности! Толстощёкие и круглопузые, вечно они ссорятся из-за трёхколёсных велосипедов, я и перебрался в другое место. К тому же, я был там самым худосочным и слабеньким. Они все обжираются самым бессовестным образом, едят всё подряд – и колбасу, и сардельки, курятину и сыр пошехонский, а мне всё капуста отварная, овсянка да овсянка – аллергия, сэр, диатез.
– Странно даже, что у такой могучей мамаши столь худосочное дитя, – заметил Суер.
– Вы имеете в виду шесть грудей? – засмеялся мальчик. – Ну и что? Ведь в них содержится только смысл, а вовсе не здоровье.
– Какой же смысл?
– Ну, в данном случае:
РАЗУМ,
ДОБРОДЕТЕЛЬ,
ВЕЗЕНИЕ,
ПРЕДВИДЕНИЕ,
ОСТОРОЖНОСТЬ и, к сожалению,
ТРУСОСТЬ.
Увы, последняя, шестая, грудь немного меня разочаровала, да ещё эти цветущие младенцы здорово напугали своими игрушками и криком, а так, в остальном, я в порядке.
– Странно, – сказал капитан. – Какие необычные качества. А где же ВЕРА, НАДЕЖДА, ЛЮБОВЬ?
– У меня их нету, – просто ответил юнга. – К тому же вовсе не у всех они встречаются. Большинство вскормлено двугрудыми мамашами, так что в каждом человеке есть всего два качества, у всех разные, но всего – два. Не буду называть имён, но и здесь, у вас на борту, я наблюдаю людей, в которых соединяются порой самые разные и странные качества:
в одном – ЖАДНОСТЬ И ЛЮБОПЫТСТВО,
в другом – БЕДНОСТЬ И ПОРОК,
в третьем – ГЛУПОСТЬ И ВОЗВЫШЕННОСТЬ ДУШИ,
в четвёртом – ЛЮБОВЬ И МЕЛОЧНОСТЬ,
в пятом – ПРОЦВЕТАНИЕ И КРЮК.
– Гм, гм, гм, – прервал капитан. – Крюк?
– Именно крюк.
– Но крюк – это не качество, это предмет.
– Предмет? Какой предмет?
– Вы что, никогда не видели крюк?
– Не видел, только чувствовал в других.
– Боцман, покажите юнге крюк.
– Извините, сэр, – подскочил Чугайло, – какой крюк?
– Всё равно… какой-нибудь крюк, да и подцепите на него что-нибудь.