Сумасбродные сочинения
Шрифт:
Мы не смогли припомнить, чтобы когда-либо принц — да и любой простой человек — покидал помещение с большей учтивостью и в то же время достоинством, в которых нашел отражение истинный аристократизм, выпестованный тяжким трудом поколений. В то же время его уход создал ощущение законченности, как бы намекая на то, что все действо было тщательно спланировано, а вовсе не явилось стечением обстоятельств.
Назад принц уже не вернулся.
Как нам стало известно, вечером он появился на приеме в мэрии в костюме альпийского егеря, а позже на концерте предпочел мундир лейтенанта полиции.
Как
Интервью с Великим Актером состоялось — тут следует упомянуть, что добиться встречи стоило нам немалых трудов, — в уединенности его библиотеки. Великий Актер восседал в глубоком кресле и был настолько поглощен думами, что едва ли заметил наше появление. На коленях он держал кабинетную фотографию, изображающую его самого. Взгляд Великого Актера пронзал фотографию так, словно пытался проникнуть в бездонную тайну. Мы также успели заметить прелестную, изображающую Актера фотогравюру на столе у его локтя, тогда как великолепный пастельный портрет его свешивался на шнуре с потолка. Лишь когда мы устроились напротив и достали записную книжку, Великий Актер поднял на нас глаза.
— Интервью? — вопросил он, и мы уловили в его голосе безмерную усталость. — Еще одно интервью!
Мы поклонились.
— Публичность! — пробормотал Великий Актер. — Публичность… Ну почему от нас всегда требуют публичности?
Мы и не собирались, уверили мы его, публиковать хоть слово из того…
— Э-э… что? — прервал нас Великий Актер. — Не публиковать? Не печатать? Так зачем…
Не публиковать без его разрешения, объяснили мы.
— Ах, — утомленно пробормотал он. — Мое разрешение… Да-да, я вынужден его дать. Мир требует этого от меня. Печатайте, публикуйте, что вам угодно. Я безразличен к похвалам, не забочусь о славе. Оценку мне вынесут потомки… Тем не менее, — оживился Великий Актер, — гранки попрошу доставить мне вовремя, дабы я мог внести все необходимые правки.
Мы послушно кивнули.
— А теперь, — начали мы, — позвольте нам задать несколько вопросов по поводу вашего искусства. Скажите, в каком жанре, вы полагаете, ваш гений раскрывается особенно полно, в трагедии или комедии?
— В обоих, — ответил Великий Актер.
— То есть, он не превалирует ни в одном из жанров?
— Вовсе нет. Он превалирует в обоих.
— Простите, — сказали мы, — мы не совсем ясно выразились. Проще выражаясь, мы хотели сказать, что вы, по-видимому, не считаете себя сильнее в том или ином жанре.
— Вовсе нет, — проговорил Актер, простирая руку в величественном жесте, которым мы восхищались многие годы, и одновременно тряхнул львиной головой, отбрасывая львиную гриву с львиного лба. — Вовсе нет. Я сильнее в обоих. Мой гений требует одновременно и комедии, и трагедии.
— Ах! — воскликнули мы, начиная понимать. — Из-за этого, по-видимому, вы и являете нам себя в шекспировских пьесах?
Великий Актер нахмурился.
— Я бы сказал, скорее Шекспир являет себя во мне.
— Конечно, конечно, — промямлили мы, устыдившись собственной тупости.
— Скоро я выступлю в роли Гамлета, — продолжал Великий Актер. — И смею надеяться, это будет совершенно новый Гамлет.
— Новый Гамлет? — потрясенно воскликнули мы. — Новый Гамлет! Неужели такое возможно?
— Вполне, — уверил нас Великий Актер, повернув к нам свою львиную голову. — Я посвятил годы изучению роли. Роль Гамлета на протяжении столетий толковалась совершенно ошибочно.
Мы потрясенно молчали.
— До сей поры актеры, — продолжал Великий Актер, — или скорее, я бы сказал, так называемые актеры — я имею в виду всех, кто пытался выступать на сцене до меня, — представляли Гамлета совершенно неправильно. Они представляли Гамлета одетым в черный бархат!
— Да-да, — закивали мы. — В черный бархат!
— Красиво. Да только совершенно абсурдно, — усмехнулся Великий Актер, доставая два-три массивных фолианта с книжной полки. — Вы когда-нибудь изучали елизаветинскую эпоху?
— Какую? — робко переспросили мы.
— Елизаветинскую.
Мы сохраняли молчание.
— А дошекспировскую трагедию?
Мы покачали головой.
— А если бы изучали, то знали бы, что Гамлет в черном бархате — это абсурд. Во времена Шекспира — я мог бы доказать вам это в считанные мгновенья, будь вы достаточно умны, чтобы понять, — не существовало такой вещи, как черный бархат. Просто не существовало.
— В таком случае, — спросили мы, заинтригованные, озадаченные и взволнованные, — как же выпредставляете Гамлета?
— В коричневомбархате, — проговорил Великий Актер.
— Боже правый! — воскликнули мы. — Да это же революция!
— Так и есть. И это лишь часть моей концепции. Главное: как я представляю то, что можно было бы назвать психологией Гамлета.
— Психологией, — повторили мы.
— Именно, — резюмировал Великий Актер. — Психологией. Чтобы сделать Гамлета понятнее, я хочу показать его как человека, согбенного тяжкой ношей. Его терзает Weltschmerz. [9] Он несет на себе весь груз Zeitgeist. [10] В сущности, его гнетет вечное отрицание.
— Вы хотите сказать, — мы постарались произнести это по возможности бодро, — что на его голову свалилось как-то многовато всего?
— Его воля, — продолжал Великий Актер, не обращая внимания на нашу реплику, — парализована. Он пытается двигаться в одну сторону, а его бросает в другую. Он то падает в бездну, то воспаряет к облакам. Ищет опору и не находит ее.
9
Weltschmerz — мировая скорбь, ( нем.).
10
Zeitgeist — дух времени, ( нем.).