Сумерки (Размышления о судьбе России)

Яковлев Александр Николаевич

Революция постепенно заболела мессианством, всегда опасным своей ложью и безответственностью. Вожди фран­цузской революции, по крайней мере, многие из них, были глубоко убеждены, что ведут борьбу за освобождение всего человечества, за вселенское торжество справедливости. «По­гибни свобода Франции, — восклицал Робеспьер, — и приро­да покроется погребальным покрывалом, а человеческий ра­зум отойдет назад ко времени невежества и варварства. Деспотизм, подобно безбрежному морю, зальет земной шар».

Вот они, семена большевистского мессианства, связанные с мировой революцией.

Французская революция показала, сколь значительна в процессе общественных

преобразований роль трибунов, та­ких, как Марат, Мирабо, Дантон, Робеспьер, Сен-Жюст и других, творящих историю. Но проявилось и иное: когда борьба общественных групп и партий перерастает в борьбу вождей, направление борьбы меняется причудливым и не­ожиданным образом, когда вчерашние соратники предстают друг перед другом разъяренными противниками, презревши­ми честь и достоинство. Сегодня летят головы левых якобин­цев Эбера и Шометта, завтра — «снисходительного» Данто­на, послезавтра — самого Робеспьера.

Марат апеллировал к «топору народной расправы», кото­рый без суда должен отрубать головы сотням тысяч «злоде­ев». «Террор, — по Робеспьеру, — есть не что иное, как бы­страя, строгая и непреклонная справедливость; тем самым он является проявлением добродетели».

Террор становился повседневностью. Освобожденный от рамок законности, меч насилия произвольно использовался теми, кто находился у власти. Гильотина срубила головы ве­ликим французам — химику Лавуазье и поэту Шенье. По­беждала злая воля властолюбцев, одетых в блистательные на­ряды борцов за свободу и права человека. Революция пожи­рала своих собственных детей.

Французская революция рельефно высветила проблему, с которой пришлось столкнуться едва ли не всем последую­щим революциям-контрреволюциям и которая остается ак­туальной и в наши дни. Я имею в виду проблему целей и средств, когда цели, объявленные великими, оправдывают любые средства их достижения. Химера величия цели бла­гословляла топор.

Итак, отдельные страницы французской революции ока­зались мракобесными. В большевистской России как раз эти страницы и служили оправданием террора. Ульянов, буду­щий Ленин, смолоду преклонялся перед якобинством, а при­дя к власти, стал главарем политики «массовидности» терро­ра. Великие принципы французской истории были отброше­ны в сторону за ненадобностью, ибо у большевистских вождей в России были просто другие цели. Да и к власти пришли резонерствующие невежды, но, будучи безмерно амбициозными, они не ведали своего невежества. Со дня своего змеино-яйцевого вылупления основоположники рос­сийского общественного раскола всегда были мракобесами. Априорно, генно. Творения их «классиков» — это хрестома­тии для террористов. Ничего святого. Насилие — акушерка истории, а насильственные революции — ее локомотивы. Террор, ложь и страх — несущие конструкции режима. «Ре­лигия — опиум», семья — «буржуазное лицемерие», семей­ное воспитание — «порочно», а «общественное выращива­ние» павликов Морозовых — благо.

Итак, любая насильственная революция — прямое следст­вие дефицита ответственности и знаний; она — результат больного сознания, спекуляции на социальных раздорах, са­мая дорогая цена, которую платит общество за неизбежный послереволюционный регресс, особенно там, где для нор­мальной человеческой жизни еще исторически не хватает разума, культуры, благосостояния; где богатство либо не со­здано вообще, либо перманентно разорялось войнами, сти­хийными бедствиями, недальновидным и самонадеянным правлением.

Миф, будто революцию вершат чистые, благородные умы, светлые души, люди, озабоченные исключительно счастьем человечества, безмерно спекулятивен, ибо ничто не подни­мает со дна общества, из социальных заводей столько всякой дряни, гнуснейших человеческих отбросов, как насильствен­ные революции, гражданские войны и межнациональные конфликты.

И не только потому, что они до основания и с особой без­жалостностью перепахивают устоявшиеся жизненные струк­туры. Но и потому, что в обстановке тотального слома при­вычных устоев, когда события опережают способность лю­дей разобраться в них и принять разумные решения, — в этих условиях уголовщине, как никогда, легко, удобно и выгодно рядиться в личину героев. Вчера — боевик, налет­чик, бандит и мошенник, дешевое «мясо» на службе у поли­тических демагогов, а завтра, погарцевав в зареве пожарищ, поласкав свои звериные инстинкты, оказаться в рядах «бор­цов за счастье человечества»... «Революция рождается в зло­бе, — писал Михаил Пришвин, — ...Революция — это сжа­тый воздух, это ветер, в котором мчатся души покойников: впереди мчится он, дух злобы к настоящему, а позади за ним мчатся души покойников. Покой и покойники, цветы на мо­гилах и теплое солнышко, и запах трупа в цветах гиацинта».

Насильственные революции — это кровь на розах слад­ких иллюзий.

Живые мертвым закрывают веки, Чтобы мертвые живым открыли их.

Г. Поженян

Глава шестая

«ВЫ СЕЕТЕ ФАШИЗМ...»

Разрушь — и наступит радостное упоение местью. Отни­ми — и насытишься справедливостью. Убей — и тебя напол­нит чувство силы и превосходства над другими.

Автор

Потрясает своим мужеством и прозорливо­стью письмо гениального ученого, лауреата Нобелевской премии, академика Ивана Павлова, направленное в декабре 1934 года правительству СССР. Он писал:

«Вы напрасно верите в мировую революцию. Вы сеете по культурному миру не революцию, а с огромным успехом фа­шизм. До вашей революции фашизма не было. Ведь только политическим младенцам Временного правительства было мало даже двух ваших репетиций перед Вашим Октябрьским торжеством. Все остальные правительства вовсе не жела­ют видеть у себя то, что было и есть у нас, и, конечно, во­время догадываются применить для предупреждения этого то, чем пользовались и пользуетесь Вы, — террор и насилие. Разве это не видно всякому зрячему?»

И верно, разве это не видно всякому зрячему?

Сошлюсь и на более поздний документ. 20 декабря 1957 го­да председатель КГБ Серов пишет в ЦК записку об антисо­ветских настроениях крупнейшего ученого XX столетия, тоже Нобелевского лауреата Льва Давидовича Ландау. Серов доносит: КГБ «располагает сообщениями многих агентов из его окружения и данными оперативной техники», что Ландау называет систему, установленную после октября 1917 года, «фашистской», а руководителей государства — «преступни­ками». 30 ноября 1956 года во время венгерских событий Ландау, характеризуя руководство государством, говорил: «Ну, как можно верить этому? Кому, палачам верить? Вооб­ще это позорно... Палачи же, гнусные палачи».

В разговоре с харьковским ученым Лифшицем, продолжа­ет Серов, Ландау говорил, что с октября 1917 года «формиро­валось фашистское государство... Это была идея создания фашистского государства». 12 января 1957 года в беседе со своим коллегой Шальниковым Ландау сказал: «Наша систе­ма совершенно определенно есть фашистская система, и она такой осталась, и измениться так просто не может».

В беседе с ученым Мейманом Ландау заявил: «То, что Ленин был первым фашистом, — это ясно».