Сумрак
Шрифт:
Расстегнутый рукав моей форменной рубашки скрывал его пальцы, но костяшки наверняка побелели. Начав выкручиваться, потому что больше не могла переносить боль, я вдруг перестала, вспомнив, что этим разозлю его еще больше.
– Я не разрешал тебе уходить, – продолжил Мартин. – А ты ко всему прочему еще и солгала, как идиотка.
– Мартин, пожалуйста…
– Ешь свой ужин, Эм.
Я смотрела на него, в который раз смирившись с тем, что грядущее неизбежно, несмотря на все мои усилия это предотвратить.
Его ничто не остановит.
Опустив глаза,
– Ты правша, тупица.
Чувствуя его крепкую хватку на запястье, я замерла. Брат подтолкнул мою правую руку, побуждая взять вилку. Подчинившись, я медленно поднесла ее к губам. Он все еще не отпускал меня. Глядя на тупые серебристые зубцы, я поняла, что никогда еще так не боялась столовых приборов.
После недолгих колебаний… я открыла рот, едва сдержав рвотный рефлекс, когда Мартин протолкнул вилку слишком глубоко, практически до миндалин. Вытаскивая ее, я ощутила его сопротивление.
Мы зачерпнули новую порцию пасты. Мои легкие сжались.
– Что с тобой такое, а? – прошептал он. – Ничего не можешь сделать правильно. Никогда. Почему?
Я еле успела проглотить пережеванное, прежде чем брат снова набил мой рот едой. Он подтолкнул мою руку, отчего сердце замерло на мгновение, и я не сдержала всхлип, опасаясь, что вилка вонзится в горло.
– Я думал, что вернусь домой, мы сядем, поговорим, и ты объяснишь мне свое поведение, но нет. – Мартин злобно посмотрел на меня. – Ты всегда пытаешься все утаить, как обертки от конфет, которые прятала под кроватью в десять лет, как трехдневное отстранение от уроков в тринадцать. – Хотя его слова и звучали все тише, я поморщилась так, словно у меня лопнули барабанные перепонки. – Ты никогда меня не удивляешь, да? Можно поступать либо правильно, либо неправильно, третьего не дано, Эмери. Почему ты всегда все делаешь неправильно?
Это была палка о двух концах. Он задавал мне вопросы и ждал ответов, но любой мой ответ оказывался неверным. Мне все равно доставалось.
– Почему ты никогда не делаешь так, как я тебя учил? – настойчиво допытывался Мартин. – Твою мать, ты настолько тупая, что не способна ничего запомнить?
Вилка начала двигаться быстрее. Он набирал все больше еды, заталкивал ее мне в рот, коля зубцами, потому что я не успевала размыкать губы, пережевывать и глотать.
– Мертвые родители, – пробубнил брат. – Бабка, которая никак не сдохнет. Сестра-неудачница…
Отпустив мою руку, Мартин схватился за воротник моей рубашки, поднимаясь на ноги, – я выронила вилку, и та со звоном упала на тарелку. Он потянул меня за собой и прижал к кухонной стойке.
Наконец прожевав пасту, я сглотнула.
– Мартин…
– Чем я это заслужил? – перебил он. – Все эти якоря, утягивающие меня на дно? Эту вечную обузу.
Край деревянной столешницы врезался в спину. Сердце билось, пытаясь вырваться из груди.
– Хочешь навсегда остаться заурядной? – огрызнулся брат. В его зеленых, как у нашей матери, глазах горела ярость; темно-каштановые волосы, как у отца, блестели. – Ты не умеешь одеваться, делать себе прически, заводить друзей и, похоже, не обладаешь способностями, которые могли бы помочь тебе поступить в хороший университет.
– Я могу поступить в хороший университет, – выпалила я, не сдержавшись. – Мне не нужно плавание.
– Тебе нужно то, что я скажу! – заорал Мартин.
Опасаясь, что бабушка нас услышит, я подняла взгляд к потолку.
– Я тебя обеспечиваю. – Он вцепился мне в волосы, а другой рукой отвесил подзатыльник.
Вздрогнув, я поймала ртом воздух.
– Я хожу на родительские собрания. – Из-за очередного шлепка моя голова дернулась вправо, и я оступилась.
Нет.
Но Мартин вернул меня на место, потянув за волосы.
– Зарабатываю нам на пропитание. – Еще одна пощечина – словно оса в лицо ужалила. Я вскрикнула. Очки полетели на пол.
– Оплачиваю услуги сиделки и ее лекарства. – Брат замахнулся и начал бить без остановки. Съежившись, я закрылась руками. – И такую благодарность получаю?
Мои глаза наполнились слезами. Едва мне удавалось перевести дух, как его рука наносила новый удар.
Снова. И снова. И снова.
Остановись. Мне хотелось закричать, но вместо этого я стиснула зубы.
Шипя от боли, я морщилась и все больше съеживалась.
Но не плакала. Больше не плакала.
Пока он не уйдет.
Мартин крепко схватил меня за воротник. Натянутая ткань неприятно впилась в кожу.
– Ты вернешься, – выдохнул он мне в лицо. – Извинишься и вернешься в команду.
Не в силах посмотреть ему в глаза, я ответила:
– Не могу.
Брат швырнул меня на стойку, попятился, расстегивая ремень.
В горле образовался ком. Нет.
– Что? Что ты сказала?
Его лицо исказилось от ярости, кожа покраснела, но Мартину это нравилось. Пусть он и жаловался на нас с бабушкой, с пеной у рта твердил, какая я обуза, на самом деле избавляться от меня не хотел. Ему было не прожить без этого.
– Я не могу, – прошептала чуть слышно, голос ужасно дрожал.
Мартин выдернул ремень из шлевок. Я поняла, что меня ждет. Ничто его не остановит, ведь он не хотел останавливаться.
– Ты вернешься.
Разрываясь между тем, чтобы расплакаться или убежать, я стояла на месте. Если окажу сопротивление, мое наказание будет лишь слаще для него. Пошел он.
– Не вернусь.
– Вернешься!
– Я не могу носить купальник из-за синяков! – выпалила я.
Брат замер, я даже не слышала, как он дышит.
Да.
Именно поэтому я бросила плавание. Мое лицо – не единственная часть тела, о которой приходилось беспокоиться на случай, если кто-нибудь увидит. Спина, руки, бедра… Люди не идиоты, Мартин.
На долю секунды мне захотелось посмотреть, отразятся ли на его лице какие-то эмоции. Может, беспокойство? Или вина?