Супружеские игры

Нуровская Мария

– Тебя удивляет, что у такой, как я, могут быть дети? Когда-то я выглядела совсем иначе и весила на шестьдесят кило меньше…

Исповедь Агаты

Она была самой обыкновенной девушкой и вышла замуж за железнодорожника. Жили они в бараках у самой станции, довольно далеко от города. Дома сидеть было скучно, поэтому, когда сын немного подрос, она решила пойти на работу. Муж помог устроиться. Но торчать день напролет в маленькой будке, стоящей на отшибе в безлюдном месте, изредка выходя с флажками к проходящим поездам, оказалось еще скучнее. Она стала брать с собой книжку. Сперва читала одни детективы, но довольно скоро ей надоели эти убийства и темные личности. Библиотекарша в Доме культуры посоветовала

книгу одной американской писательницы. Судьба главной героини, Скарлетт, потрясла ее. Ох, эта Скарлетт… до чего же красивая, и как любили ее мужчины… Будь она не такой полной, как знать, может, и нашла бы своего Ретта Батлера… Как-то зачитавшись, она забыла опустить шлагбаум. Это привело к серьезной катастрофе. Тогда она впервые оказалась за решеткой. А тюрьма совсем иной мир, непохожий на тот, из американского романа. Она уже была очень толстой – так и не пришла в норму после рождения сына, видно, в мать пошла. Муж помалкивал, но люди за ее спиной судачили. А в тюрьме начали третировать. Неповоротливую толстуху стали держать за фраершу, за вьючного мула. Всячески унижали, заставляли дежурить вне очереди, драить нужник. Не разрешали садиться за один стол со всеми. Она ела, забившись в угол на своих нарах, держа миску на коленях. Отняли ложку, заставили жрать как скотину. Она попала в камеру, где сидели одни рецидивистки. Они над ней измывались как хотели, вынуждая удовлетворять все их эротические прихоти. При этом не упускали случая позубоскалить, насмехаясь над ее внешностью. Пока в один прекрасный момент она не взбунтовалась. Они решили устроить ей темную, но она ожидала этого и не дала застать себя врасплох. В нее как зверь вселился – в приступе бешенства она расквасила им морды, несмотря на то что это были сильные бабы. На шум прибежали надзирательницы, но справиться с ней никак не могли. Только холодная струя из шланга охладила ее пыл. Агату поместили в карцер. Сидя там на хлебе и воде, она поклялась себе: или займет в тюремной иерархии какое-то место, или распрощается с жизнью. Постепенно, по-умному, она приступила к реализации своего плана. Однажды ей удалось пронести на территорию тюрьмы хорошие сигареты и кофе. Ее рейтинг сразу подскочил вверх. Дальше все пошло как по маслу. А теперь… теперь это уже ее мир. Тут она чувствует себя как рыба в воде, и ее вовсе не радует перспектива оказаться на свободе. Даже если вскоре она выйдет на свободу, то уверена, что спустя некоторое время вновь окажется здесь.

– Но неужели ты не хотела бы жить вместе со своим сыном, смотреть, как он растет и развивается?

Агата молчала, озадаченная моим вопросом. Потом неожиданно предложила:

– У меня тут лишний «щенок» образовался, не хочешь выпить со мной?

– Давай выпьем, – согласилась я.

Привычным жестом она разлила спирт по жестяным кружкам, успокоив меня, что он разведенный и уже успел «перегрызться» с водой. То есть «щенок уже прирученный», подумала я про себя. И все-таки первый глоток обжег гортань, и я задохнулась, хватая ртом воздух. Агата протянула мне корку хлеба.

– Ну-ка занюхай, – сказала она.

О чудо, это помогло, другой глоток пошел уже легче. По всему телу разлилось приятное тепло.

– Я бы очень хотела быть вместе со своим сыном, – медленно проговорила Агата, – но зачем ему такая мать? Он бы стыдился меня…. А у тебя есть дети?

– Нет.

– Ты что, не хотела иметь детей?

– Скорее боялась ответственности. Мой муж сказал как– то, что психологически я не доросла до того, чтобы иметь ребенка.

– Это тот, которого ты… – Она осеклась, не зная, как меня спросить об Эдварде. Агате не хотелось обижать меня. Я уже давно заметила, что, по сравнению с пани Манко, она отличалась врожденной деликатностью.

– Да, он.

Испугавшись, что она начнет меня расспрашивать, я поспешила задать ей вопрос: почему она повесила на стенку снимок генерала Ярузельского, а не, к примеру, Майкла Джексона?

– Ты что! Он же не то баба, не то мужик. Еще худший кошмар, чем я, – ответила Агата. – А фотографию Ярузельского я повесила, потому что это единственный справедливый

поляк. Он никого не боялся, делал то, что считал нужным для Польши. Русских не впустил, а этим уродам преподал урок. Когда меня посадили в первый раз, то я оказалась в камере с двумя бабами из «Солидарности». Господи Иисусе, спаси и сохрани меня от такого декадентства….

На этот раз мне не удалось отгадать, что она имеет в виду и что подразумевает под словом «декадентство».

– Они говорили что-то, что тебе было не по душе?

– Это были такие суки! Одна все грозилась: как только победит «Солидарность» – она всех коммунистов подвесит за яйца на фонарных столбах.

– Может, мужчин не любила?

– Да нет, лилейной барышней она не была. Они обе были какие-то бесполые, только очень озлобленные, а я таких не люблю. Если кто думает по-другому, что ж его сразу за яйца, что ли?

Я отхлебнула из железной кружки. Щеки мои горели, но в целом ощущения были приятные. До этого я редко пила, потому что Эдвард страшно сердился, видя меня даже в легком подпитии.

– Но ведь эти типы из «Солидарности» не стали никого подвешивать, как ты выражаешься, за яйца, – возразила я. – Сумели обо всем договориться за круглым столом. Валенса тоже болел душой за Польшу.

– Он-то! – презрительно скривилась Агата. – По мне, он тоже не пойми что, как и этот пресловутый Майкл Джексон. Ходит с изображением Божьей Матери в виде значка на лацкане, над нами небось вся заграница потешается…

– А как ты оказалась здесь во второй раз? – спросила я.

– Потому что один раз здесь уже побывала, – встрепенулась Агата. – Когда отсидела свое за этот проклятый шлагбаум и оказалась за воротами, то не знала, куда мне податься и что делать. Моя полюбовница еще сидела, она-то и дала адресок перед тем, как мне выйти на волю. Ну, я туда поехала, а там гнали бражку. Я начала приторговывать этой бражкой.

Нас всех замели… С той поры я то в каталажке, то на воле. Но я тебе уже говорила, что предпочитаю сидеть за этими стенами…

Когда потом, лежа на нарах, я мысленно вспоминала наш разговор с Агатой, мне пришло в голову, что теперь я знаю, как мне ее назвать – до этого никак не удавалось придумать для нее прозвище. «Каракатица» мне не нравилось. Остальные тоже. А сейчас про себя я назвала ее просто Мать. Возможно, впервые я до конца поняла сущность материнства – для Агаты высшей формой проявления материнской любви стало отречение от нее. Это было достойно уважения. Если бы она была как все, то боролась бы за возвращение к нормальной жизни и за право быть матерью, а сейчас это не имело смысла. До того как она попала в тюрьму, ее полнота не казалась такой отталкивающей – толстых женщин много, – но здесь с ее телом произошли необратимые изменения. Ее всю раздуло как на дрожжах, на теле появились растяжки и красные прожилки лопнувших сосудиков. Она сознавала, как она выглядит.

Лицо ее тоже сильно изменилось. Ни муж, ни тем более маленький сын, скорее всего, не узнали бы ее.

– Видела бы ты мою фотографию, когда я была еще в девушках, не поверила бы, что до такой степени можно измениться.

– А твой муж не пытался связаться с тобой? Ведь ты попала сюда по случайности, как и наша обанкротившаяся бухгалтерша.

– Пытался… – помолчав, отозвалась Агата, – но меня всегда тянуло к женщинам… Не раз бывало, что как только мне приглянется какая-нибудь особа женского пола, то у меня аж коленки подгибаются. Это еще было в те времена, когда я сама была ничего… Ну а когда муж наконец получил разрешение на свидание наедине, у меня уже была подружка…

Нет, все-таки просто Мать не подходит, не раскрывает суть ее личности. Маска, Любовница – эти прозвища сразу говорят о человеке и, по-моему, точно характеризуют обеих моих сокамерниц. Может, лучше Мать Агата… Да именно так. Ничего что эта кличка полностью меняет смысл предыдущей, видимо, выбор судьбы пал на Агату. Она не сама выбирала свою нынешнюю жизнь – это было ей предназначено. Своеобразный монастырь вместо материнства. Мы обе попали в этот монастырь. Она – мать-наставница, Мать Агата сестер– заключенных, а я – сестричка Дарья…