Суровые дни. Книга 1
Шрифт:
Толпа снова заколыхалась, послышались возгласы одобрения. Сердар Аннатувак сердечно пожал руку Махтумкули, громко, чтобы все слышали, сказал:
— Да сбережет вас аллах для народа!
Со всех сторон протянулись руки, раздались слова одобрения и благодарности. Народ гордился своим поэтом.
Попив чаю и посовещавшись с сердаром Аннатуваком, Махтумкули стал собираться к отъезду в Хаджи-Говшан. В это время вошел Борджак-бай. Он был зол и испуган, его холеное лицо покрывали лихорадочные пятна, глаза суетливо бегали. Не ожидая приглашения, он прошел в глубь комнаты,
— Зря вы мутите людей, поэт! Напрасно подогреваете их чувства!..
Махтумкули промолчал, ожидая, что еще скажет Борджак-бай, — ведь не затем же он пришел, чтобы только высказать свое недовольство.
— Мутите! — повторил Борджак-бай, распаляясь. — Мост поломали, народ взбунтовали!.. А что дальше?.. Что дальше делать будете?
— Напрасно, бай, поднимаете пыль, — спокойно возразил Махтумкули. — Разве я взбунтовал народ? К бунту никто не стремится, но он неизбежен, когда жизнь становится тяжелее каменной горы. Нестерпимый гнет — вот что взбунтовало народ! Но если вы болеете душой за людей, если вы имеете возможность облегчить их положение, я берусь успокоить их.
— Разрушить мост приказал я, — добавил сердар Аннатувак. — Если вы найдете иной выход из положения, исправить разрушенное недолго.
Борджак-бай дрожащей рукой налил чаю в пиалу, пододвинутую сердаром, выпил одним глотком, налил снова и снова выпил.
— Бейся до крови, но оставляй путь к миру, — сказал он, отдуваясь. — Надо и о завтрашнем дне думать! Легко ли меряться силами с государством? Завтра кизылбаши придут сюда с огромным войском, — что тогда станем делать!
Аннатувак сощурился.
— Что же вы хотите предложить, бай?
— Надо постараться отвести беду с полдороги, пока еще не поздно. Давайте поедем снова к господину хакиму. Он человек разумный, — поймет.
— А если не поймет?
— Ну, тогда посмотрим…
В разговор вмешался Махтумкули.
— Я вижу, что бай действительно заботится о народе! — сказал он со скрытой иронией. — Верно, что от беды полезно уйти с полдороги. Что ж, Астрабад совсем недалеко, пусть бай съездит к хакиму. Может быть, ему посчастливится поймать птицу Хумай [79] .
79
Xумай — сказочная птица, даже тень которой, упав на голову человека, делает его счастливым и удачливым.
Борджак-бай свирепо уставился на Махтумкули.
— Почему это я должен ехать один? А вы? Боитесь? Что, у меня две жизни, что ли?!
— Разве в этом дело? — пожал плечами Махтумкули.
— А в чем же?
— В том, что вы верите хакиму, а я не верю. В этом мире не может быть хороших хакимов. Все они, как голодные волки, рвут добычу. Может ли волк быть чабаном? Не может, бай, даже если его нарядить в шкуру овцы. Вы говорите о жизни, бай. Если бы ценой моей жизни можно было хоть немного улучшить положение народа, поверьте, я не задумался бы пожертвовать ею сейчас же! Все горе в том, что это не поможет. И смелость, бай, тоже надо проявлять в нужное время. Как говорится: «Не трудно мнить себя Рустемом [80] —
80
Рустем (Рустам) — главный герой эпопеи Фирдоуси «Шах-наме», а также многих народных сказок, образ неустрашимого и всепобеждающего героя.
Не находя, что ответить, Борджак-бай молча посапывал. Сердар Аннатувак заметил:
— Скажем, что хаким действительно разумный и хороший человек. Но что он может сделать, если у него приказ свыше? Не возьмет же он наши беды на свою голову?
— В этом-то и суть дела, — сказал Махтумкули, — зло — в сидящих наверху.
Борджак-бай надел тельпек, поднялся.
— Посмотрим, чем это кончится! — с угрозой бросил он и вышел.
Его никто не стал задерживать.
Глава тринадцатая
ХАКИМ ПРИХОДИТ В ЯРОСТЬ
Бурное время… За месяцы пребывания в Астрабаде у Ифтихар-хана не было такого беспокойного н неприятного дня. Сначала, не дав как следует доспать, на самом рассвете разбудили его галдящие туркмены, пришедшие выручать своего поэта. Потом своим спокойствием и непреклонностью суждения Махтумкули вывел хакима из себя. После его ухода заявились старейшины Алиабада, Шахра6ада и Чахарчиля и вконец расстроили его жалобами на плохое положение в селениях. В довершение ко всему пришло сообщение из Файзабада: крестьяне, не желая сдавать лошадей, взбунтовались и перебили старейшин.
Сердито покусывая тонкие губы, хаким думал: «Мало хлопот туркмены доставляют, так теперь еще свои бунтовать вздумали!..»
— Ну, погодите, скоты! — сказал он вслух, словно перед ним уже стояла толпа усмиренных бунтовщиков. — Я вам покажу, как не подчиняться приказу шах-ин-шаха! Вы еще узнаете хакима! Абдулмеджит верно говорит, что с вами надо разговаривать только языком витой ременной плети!..
Он начал ходить по комнате, поминутно роняя с ног широкие домашние туфли.
Вошел юзбаши, поклонился, протягивая письмо:
— Поэт Махтумкули посылает вам, ваше превосходительство.
— Махтумкули? — искренне удивился хаким.
— Так точно, ваше превосходительство!
— Сам принес?
— Нет. Какой-то туркмен передал часовым у ворот.
Сдвинув брови, хаким еще раз перечитал надпись: «Это письмо должно быть вручено лично в руки господина хакима» — и разорвал конверт. Познакомившись с его содержанием, он некоторое время молчал, потом сделал несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться, но все же в голосе его прозвучала ярость:
— Какой мерзавец принял это?
Чувствуя что-то неладное, юзбаши несколько раз поклонился:
— Сарбазы, ваше превосходительство!..
— Какие сарбазы?
— Часовые у ворот, ваше превосходительство!
— Позови сюда того, кто принял! Быстро!
— Бе чишим! — снова склонился юзбаши.
Оставшись один, хаким опять поднес листок со стихами к глазам. Он прекрасно понимал, кому адресованы эти напитанные горечью и ядом строки — Феттахом туркмены иронически называли шаха Фатали. Значит, пророчишь падение престола, проклятый туркмен? В тюрьму шах-ин-шаха собираешься запрятать? «Я жив, но распятым считаю себя…»? Будешь распятым, мерзавец, будешь!