Существование и форма. Часть 2
Шрифт:
В более диверсифицированных хозяйственных системах и более сложных обществах, имеющих иерархическое устройство, отмеченная функциональность проявляется аналогичным образом. Именно на низовом уровне адаптивные режимы предопределяют определенные виды традиционных занятий, технологии и стратегии местного населения, предлагают наборы программ и обусловливающий их ресурсный потенциал, способствующий развертыванию тех или иных видов практической деятельности. Каждая из них представляет достаточно жесткую сетчатую структуру, накладываемую одна на другую, с достаточно устойчивыми параметрами хозяйственно-технологических, мифо-ритуальных и идеологических скреп. Поддерживая и взаимообусловливая друг друга эти структуры образуют единую и сверхпрочную сеть социальных позиций, связей, отношений, а также обосновывающих их мифо-логик и идеологем, плотно охватывающих общество, принизывающих его насквозь, цементирующих изнутри и снаружи и стягивающих его сетями традиции.
Значение одушевленности в этой системе норм и правил, а также табу и ограничений, является базовым определением универсальности телесного кода. Жизнь живых существ, развертывающаяся вокруг человека
Высокая плотность этих сетей обусловливает тотальность заключающего человека универсума, предопределяет жесткость внутрисоциальных отношений и их детерминизм вплоть до полного смешения субъект-объектных характеристик. Следствием этой тотальной связности – непререкаемость авторитета традиции, которая вся – воплощение живой ткани социальности и принцип всеобщей связи, которую предвосхищает претворенное в ландшафте и слитое с социальностью сакральное тело тотема.
Ландшафт и тело тотема
Термины «тотемизм» и «тотем», отмечает О.М. Фрейденберг, – вполне условны и восходят к первобытной дородовой архаике. «В науке этим термином было названо своеобразное явление у нецивилизованных народов – объединение коллективов по признаку не кровного родства, а принадлежности к одному тотему – животному или растению, которое являлось якобы их общим родоначальником. <…> Основная черта так называемых тотемистических представлений – слитность в них внешней природы и человеческого общества, с одной стороны, и с другой – слитность в них единичности со множественностью. <…> В силу нерасчлененности субъекта и объекта, природа и люди кажутся зверьми, растениями, камнями; это зависит от того, чем коллектив занимается, что более всего находится в поле его зрения. Конечно, о кровном родстве еще не может быть и речи. Вожак с людским коллективом представляется тотемом, это значит, в переводе на наш язык понятий, единично-множественной видимой природой – светилом, зверем, камнем, растением». 11
11
Фрейденберг О.М. Введение в теорию античного фольклора // Миф и литература древности. М.: Наука. Изд.фирма «Вост. лит-ра» РАН, 1998. С. 30-31.
Этот способ мировосприятия непосредственно связан с определяющей на ранних этапах культурогенеза функцией «правополушарного типа мышления» 12 . Благодаря последней оформляется эйдетическая матрица (образное мышление), в которой осуществляется эпигенез «символической формы». С позиций когнитивной психологии «восприятие обычно начинается с размытого, недифференцированного целого, которое постепенно модифицируется и разрабатывается…». 13 «Первичная, биологически-значимая ориентация в мире происходит по контурному очертанию предмета, по его нерасчлененному абрису. <…> Правополушарное мышление – это мышление, ретуширующее демаркационные линии между вещами. Затушевывание специфики отдельных фрагментов позволяет «схватывать» и оценивать ситуацию в целом, без детального анализа составляющих ее элементов». 14 В расплывчато-иррадиирующем образе признаки вещей «скользят и колеблются», незаметно переходят друг в друга. Для правополушарных образов характерен неустоявшийся, зыбкий способ кодирования информации. Эти особенности и рудименты первобытного мышления, обусловлены культивированием архаическими и традиционными культурами образно-ассоциативного, т.е. «правополушарного типа мышления». Речь идет об особом способе восприятия и обработки информации, имеющем отношение к регистрации аффективных впечатлений с отложением памятью последовательных зрительных рядов – образов-ощущений. Такие ряды фиксируются мифом и сохранятся на стадии родовой и позднее территориальной общественной организации в качестве социальной памяти.
12
Коул М. Культурно-историческая психология: наука будущего. М.: Ин-т психологии, 1997. – 431 с.; Найссер У. Познание и реальность. Смысл и принципы когнитивной психологии. М.: Прогресс, 1981. – 230 с.; Режабек Е.Я. Мифомышление. Когнитивный анализ. М.: КомКнига, 2003. – 302 с.; и др.
13
Режабек Е.Я. Мифомышление. С. 36.
14
Там же. – С. 38-39.
Наличие в истории «эпохи тотемизма» для многих серьезных исследователей является проблематичным и, как минимум, недоказуемым. С этим вряд ли можно поспорить, поскольку то, что называют тотемизмом, заключает в себе предпосылку любой символической системы и мифологического мышления. Поэтому, примем всю условность термина «тотемизм». Тотемизм – та первичная форма и способ мышления, которую О.М. Фрейденберг назвала «рождающей эпохой» в культуре.
Это определение в полной мере относится и к характеристике онтогенеза человека. На ранней детской фазе сознание ребенка функционирует в своем «правополушарном» режиме, не различающем субъект-объектных характеристик, и только позже «подключается» левое полушарие головного мозга и обеспечивающие его развитие неокортикальные отделы. Но всякий рационально мыслящий взрослый осознает, что детские комплексы и психосоматические программы неизживаемы, они определяют нашу психику и сопровождают человека на протяжении всей его жизни. Для зрелого человека они представляют «второй план» восприятия и мышления, а, в определенном смысле, являют их основу. Именно в них при всей их иррациональности укоренены генетические программы и биологические коды, заключена вся родовая история человека. И исторически и онтогенетически они всегда будут иметь более длительную биографию, нежели биография рационального. Для архаического мироощущения, если попытаться сформулировать его интуиции, эта «другая реальность» аффективного и бессознательного представляла собой, вероятно, не что иное как проникающую вовнутрь человека и определяющую его существование власть тотема. Его самодовлеющая сила являла себя в произволе аффективного и служила человеку свидетельством его связности более могущественным существованием.
Итак «субъектно-объектное мировосприятие, а также предметное восприятие времени и пространства <…> создают особую картину мира. В тотемистическом универсуме Человек представляет себе, что его жизнь и жизнь природы – одно. Все, что происходит во внешней природе, происходит и с ним». В этом способе мировосприятия «…пространственные ощущения – самые ранние. Они вызывают первые восприятия явлений в форме образной наглядной конкретности». 15 Через совокупность внешних образов (форм) окружающих человека тел и вещей в архаическом сознании формировался образ мира как всевмещающего космического тела, подвижного и изменчивого, тела тотема – живого существа и природного мира как такового, вбирающего человека без остатка. В его фантастическом облике сливались пространство и время, единичное и всеобщее, универсальное и локальное, прошедшее и будущее.
15
Фрейденберг О.М. Указ. соч. С. 32, 34.
В тотемном архетипе мир развернут к человеку параметрами своего-освоенного, расцениваемого как дар и благо, предназначенное к усвоению и потреблению. Тотемизм определил собой первичную форму мифологического мышления и предопределил наследующие его формы сознания – как драматизированные, связанные с переживанием мира как «распада» архетипического образа первобытного тотема, и его воскрешения, претворения в природное многообразие. С этим же мотивом связан мотив жертвенности, передачи себя – собственного тела в прокормление своим потомкам.
Обретение места
Тотем, в котором можно угадать как отпечаток действия Другого, так и след собственного Альтер-эго, собственно и есть ландшафт, мир как таковой, воплощенный в конкретности опыта освоения места, его замкнутости и средоточии как места обитания коллектива, проникнутого взаимными воздействиями, воспринимаемого как внутренность общего социального тела, олицетворяемого образом животного-тотема. «Людской коллектив в силу тотемистических представлений носит имя тотема, и это есть имя племени, клана, имя единично-множественное. <…> Топонимика и этнонимика показывают, что названия местностей и племен совпадали и носили имя тотема. Местность считалась живым существом, одновременно и мертвым – землей, или водой, или горой-небом» 16 . Именно общность места и причастность одному месту преодолевает все видимые различия в пространстве видения членов оседлого коллектива. Именно местность отныне представлялась источником социальной общности и физического родства, она служила вместилищем тел и вещей, формирующих образ самого места.
16
Фрейденберг О.М. Указ соч. С. 39-40.
В одном из тотемических мифов южноамериканских индейцев, исследуемых К. Леви-Стросом, можно наглядно представить каким образом человек связывает свое существование с существованием ягуара. 17 Жизнь животного и его смерть отождествляются с циклом жизни человеческого коллектива. Охотничья магия целиком сосредоточена на установлении связи человека и животного, на подчинении промыслового или культового животного воле человека. Заговоры и заклинания «ловили» животное в словесные сети, пронзали его воображаемыми копьями и стрелами, «опутывали» его человеческими желаниями. Танцевальные движения не просто магически пленили зверя, но и вырабатывали и формировали навыки коллективного действия. Животное должно выйти на нужную тропу, попасться в расставленные ямы и ловушки или оказаться на доступном для нападения расстоянии, оно должно подставить нужную часть тела для пущенной стрелы или метательного снаряда. Магия и повторение являются инструментами внушения и демонстрации метафизической связи и полной взаимности субъекта (действия) и объекта (желания).
17
Леви-Строс К. Мифологики: Сырое и приготовленное. М.СПб.: Университетская книга, 1999. С. 67 и сл.