Суть доказательств
Шрифт:
Мебель была дорогая, красного дерева, с мозаичными инкрустациями. На оклеенных голубыми обоями стенах висели написанные маслом картины: цветы и речные пейзажи. На кровати под высоким балдахином высилась горка одеял. Приоткрытая дверь вела в выложенную плиткой ванную. Здесь тоже попахивало плесенью и пылью, как будто окна никогда не открывались и покой комнаты не тревожило ничто, кроме воспоминаний. Похоже, спальня пустовала много лет.
— В верхнем ящике найдете фланелевый халат. Чистые полотенца и все необходимое в ванной. Устроитесь?
— Да, спасибо. — Я улыбнулась ей. — Доброй ночи.
Дверь запиралась на довольно хлипкую задвижку. В ящике, кроме халата, больше ничего не было. Лежавший под ним пакетик-саше давно потерял аромат. Остальные ящики оказались пустыми. В ванной я обнаружила завернутую
Халат, старый, но чистый, был того же, что и незабудки, выцветшего голубого цвета. Я легла, натянула на себя одеяло и только потом выключила лампу. Подушка оказалась слишком высокой, и мне пришлось изрядно ее помять, чтобы придать подходящую форму. Дрожа от холода, с торчащим из-под одеяла посиневшим носом, я лежала, вглядываясь в темноту, в комнате, где когда-то жила Берилл. Вина уже не осталось. В доме было так тихо, что казалось, если прислушаться, можно услышать, как падает за окном снег.
В какой-то момент сон все же сморил меня, но ненадолго. Очнулась я внезапно, резко открыв глаза и боясь пошевелиться. Бешено колотилось сердце. Кошмар исчез, но страх остался, и я не сразу вспомнила, где нахожусь. Меня разбудил какой-то шум. Но был ли этот шум реальный или он тоже мне приснился? В ванной подтекал кран, и капли с раздражающе долгими интервалами падали в раковину. Где-то за пределами моей запертой на засов спальни едва слышно скрипнули половицы.
Мысли, цепляясь и путаясь, пронеслись по кругу. Дерево скрипит при падении температуры. Мыши. Кто-то прошел по коридору. Я задержала дыхание. Прислушалась. Мягкие, осторожные шаги прошелестели за дверью. Мисс Харпер. Похоже, спустилась вниз. Уснуть не получалось. Я ворочалась и металась, наверное, с час; в конце концов включила лампу и выбралась из постели. Часы показывали половину четвертого, и о сне не стоило даже и мечтать. Дрожа в чужом фланелевом халате, я накинула пальто, отодвинула задвижку и осторожно направилась по коридору к проступающему в темноте изогнутому силуэту лестничных перил. Холодный холл освещался лишь зыбким мерцанием луны, сочившимся через два оконца по обе стороны от входной двери. Снег прекратился, на небе сияли звезды. Деревья и кусты застыли, облитые белой глазурью. В надежде на сохранивший тепло камин я пробралась в библиотеку.
Мисс Харпер сидела на диване, закутавшись в вязаную шерстяную шаль. Взгляд ее, как и раньше, был устремлен на угасающее пламя, на щеках блестели слезы, которые она не потрудилась смахнуть. Тихонько откашлявшись, чтобы не напугать, я позвала ее по имени.
Хозяйка не шевельнулась.
— Мисс Харпер? — повторила я уже громче. — Извините, но мне показалось…
Откинувшись на резную спинку дивана, она, не мигая, смотрела прямо перед собой. Я подошла, опустилась рядом и поднесла руку к ее шее. Голова качнулась. Кожа была еще теплая, но пульс не прощупывался. Я стащила мисс Харпер на коврик и приникла губами к сухим губам, отчаянно пытаясь вдохнуть жизнь в легкие, заставить биться сердце. Сколько это продолжалось, не знаю. Когда я наконец сдалась, губы мои онемели, мышцы спины и рук дрожали, всю меня просто колотила дрожь.
Телефоны по-прежнему не работали. Я не могла никому позвонить. Я ничего не могла сделать. Я стояла у окна библиотеки и смотрела сквозь слезы на невероятную белизну, залитую бледным светом луны. За рекой тьма сгущалась, и все, что было там, терялось во мраке. Мне удалось втащить тело на диван. Я укрыла покойную шалью. Огонь в камине догорел, и юная девушка на портрете отступила в тень. Смерть Стерлинг Харпер застала меня врасплох и оглушила. Я села на коврик у камина и долго смотрела на умирающее пламя. Оживить его тоже было выше моих сил. Впрочем, я и не пыталась это сделать.
Я не плакала, когда умер отец. Он болел так долго, несколько лет, что мне пришлось научиться гасить свои эмоции. Большую часть моего детства он пролежал в постели, а когда наконец умер однажды вечером, страшное горе матери загнало меня на холм отчужденности, и там, на казавшейся безопасной и неуязвимой позиции, я довела до совершенства искусство созерцания обломков моей семьи.
С невозмутимым, как казалось со стороны, спокойствием взирала я на анархию, захлестнувшую мать и младшую сестру, Дороти, которая со дня рождения отличалась поразительным нарциссизмом и полной безответственностью. Я молча отошла в сторону от их шумных, крикливых споров и стычек. Я бежала от них, чтобы спастись, чтобы не видеть этих бесконечных войн. После школы я, вместо того чтобы возвращаться домой, работала у «Серых сестер» или просиживала часами в библиотеке, где постепенно осознавала свое опережающее сверстников умственное взросление и те плоды, которые оно может принести. Меня увлекали естественные науки, и особенно биология человека. В пятнадцать лет моей любимой книгой, основой самообразования, движущей силой прозрения стала «Анатомия Грея». [10] Я собиралась уехать из Майами и поступить в колледж. В эпоху, когда женщины подались в учителя, секретарши и домохозяйки, я намеревалась стать врачом.
10
«Анатомия Грея» — популярный англоязычный учебник анатомии человека, признанный классическим. Впервые учебник был издан в Великобритании под названием «Анатомия Грея: описательная и хирургическая теория» в 1858 году, через год — в США. (Прим. ред.)
Я училась на пятерки, занималась теннисом и читала, читала, читала, а тем временем мои родные вели бесконечную войну, напоминая тех ранних конфедератов, которые упрямо сражались и после победы северян. Меня мало интересовали свидания, у меня было мало друзей. Окончив школу в числе первых, я поступила в Корнеллский университет на полную стипендию. Потом были Медицинский центр Джонса Хопкинса, Школа права в Джорджтауне и возвращение в Медицинский центр Хопкинса на освободившееся место патологоанатома. Я весьма смутно представляла, что делаю. Избранная карьера постоянно возвращала меня на место ужасного преступления, к смерти отца. Я препарировала смерть и тысячи раз складывала ее заново. Я постигла ее коды и несла ее в суд. Я познала ее механизмы. Но ничто, никакие знания не вернули к жизни моего отца, и ребенок во мне так и не освободился от печали.
Под шипение угасающих углей на меня снизошел беспокойный сон.
Моя тюрьма материализовалась постепенно, в холодной, неприветливой просини рассвета. Боль прострелила спину и ноги, когда я неуклюже поднялась и шагнула к окну. Солнце бледным яйцом повисло над серой полоской реки. На фоне белого снега чернели стволы деревьев. Камин остыл. А в моем воспаленном мозгу стучали два вопроса. Умерла бы мисс Харпер, если бы меня здесь не было? Момент для смерти, когда в доме такая гостья, и впрямь весьма удобный. Почему она спустилась в библиотеку? Воображение рисовало картину: мисс Харпер идет по лестнице, подбрасывает в огонь полено и располагается на диване. И вот, пока она сидела, всматриваясь в язычки пламени, сердце вдруг остановилось. Или, может быть, в конце своей жизни она смотрела на портрет?
Я зажгла все лампы. Пододвинула к камину стул. Встала на него и приподняла картину. Вблизи портрет выглядел совершенно обычным, весь его будоражащий воображение эффект терялся в мягких тонах красок и сдержанных мазках. Я спрыгнула и положила картину на пол, стряхнув многолетнюю пыль. Ни даты, ни подписи. К тому же при ближайшем рассмотрении полотно оказалось не таким уж и старым. Вероятно, краски приглушили намеренно, потому что потрескаться они не успели.
Перевернув картину, я осмотрела коричневую бумажную подложку. На ней стояла золотая печать с выгравированным названием уильямсбергской художественной мастерской. Я записала информацию в блокнот и, забравшись на стул, повесила портрет на место. Потом присела перед камином, достала ручку и стала разгребать пепел. Обугленные куски дерева покрывала странная белая зола, рассыпавшаяся при первом же прикосновении. Под ней оказался комок чего-то, напоминающего расплавленный пластик.