Суть времени - 10
Шрифт:
Но нацисты никогда не простят России то, что она победила Гитлера в 1945 году, ей никогда не простят красный флаг над рейхстагом. Как и Сербии никогда не простят сопротивления нацизму, как её карают за это в ускоренном порядке, ибо нет ядерного оружия. Так же карают и Россию. И её будут карать до конца.
Мы очень часто разговариваем не на том языке. Мы пытаемся всё время перебирать лидеров. Персонификация в политике — это своего рода луддизм. Вот, как луддиты когда-то боролись с машинами вместо того, чтобы бороться с господами этих машин, так сейчас пытаются бороться с персонами. Но давайте всё-таки разберёмся…
Есть персона. Есть система. Есть лидеры. Есть класс, на который опирается
Все так долго учились упражняться по поводу Ельцина, выявлять его персональные недостатки. Выявили их, отсмаковали. Потом пришёл другой человек, не наделённый этими недостатками. Все выдохнули с облегчением. Сказали: «Не, ну теперь-то запляшут лес и горы!» Как запляшут, если система осталась почти той же, а класс остался буквально один к одному, за редкими исключениями — то что же изменится?
Говорят: «Что же тогда делать?» — Ну, говорили и повторяли: надо строить альтернативную базу опоры. Альтернативную базу опоры… Другой класс…
Говорят: «Как это можно построить класс?»
— А Чубайс же сумел это сделать!.. Он этот мерзкий класс, который сейчас поедает страну, построил за 2–3 года. Значит, в принципе, это можно делать. Но, если можно строить гнилые и антинародные социальные группы, то почему нельзя строить альтернативные группы? Если можно строить группы регрессоров, то почему нельзя строить группы, занимающиеся контррегрессом? Можно и должно!
В противном случае противопоставить происходящему процессу что-нибудь всерьёз невозможно. Процесс слишком, в этом смысле, далеко зашёл. Мне когда-то вдруг это стало ясно после одного разговора с моим отцом. Он до 80-ти лет руководил кафедрой, потом оставил кафедру своему ученику. Профессор. Преподавал до смертного часа. Я говорю (когда он уже оставил кафедру): «Папа, ну, как дела?» Он говорит: «Да всё замечательно, кафедра интересно работает и всё…» Потом сделал паузу и сказал: «Знаешь, только одно чувство… Если бы студентов не было, то кафедра бы ещё более интересно работала». И вдруг на этом маленьком примере я понял, что такое мутация… Что такое форма, отрицающая своё содержание. Кафедре не нужны студенты.
Давайте продолжим… Кафедре не нужны студенты. Институту, отвечающему за здравоохранение, не нужны больные и врачи. И давайте ещё добавим слово: они являются для этого института ОБРЕМЕНЕНИЕМ. Институту, отвечающему за оборону, не нужны солдаты и офицеры. Институту, отвечающему за народ, не нужен народ. Элите, отвечающей за человечество, не нужно человечество.
Вот это и есть макромутация. Форма начинает пожирать своё содержание. Срабатывает закон превращённых форм. В России это слабое звено в цепи превращений, которые сейчас распространяются по всему миру. И уж, по крайней мере, по большей части западной цивилизации.
Это не наша болезнь. Просто она у нас протекает в самых острых и ужасных формах. Это тяжёлая болезнь — это не насморк, не воспаление лёгких. Это совсем тяжёлая макросоциальная болезнь. Кончиться она может только обрушением общества и государства.
Преодолеть её если и можно, то только за счёт нетривиальных действий. За счёт таких действий, которые не имеют ничего общего с тривиальной политической борьбой. Ибо политическая борьба — это прекрасное лекарство в тех случаях, когда болезнь размещается в диапазоне между насморком и тяжёлым воспалением лёгких. Тогда пожалуйста, —
Политические средства очень хороши и нужны, их надо применять своевременно. Но в условиях, когда болезнь зашла так далеко (а запустили её, довели её до этой степени сами люди — в июне 91-го года проголосовавшее за Ельцина большинство не было картотекой ЦРУ, XXVIII съезд КПСС не состоял из картотечных ЦРУшных агентов, а он лизал руки своему убийце Горбачёву)…
Капиталистический соблазн в его самых грубых и неприкрытых формах глубоко въелся в плоть, в социальную жизнь и отдал в руки чудовищным монстрам страну, которой сломали хребет и кинули в регресс. А теперь этому надо противостоять. Этому противостоять надо каждый день в условиях непрерывного, скромного, хорошо организованного социального подвига. И надо восстанавливать те уровни понимания своего исторического прошлого, которые, может быть, ни один народ ещё до конца не прорабатывал. Нас «сделали» так, как никого другого. Если мы хотим ответить, и по-настоящему ответить, на то, что было сделано, нам нужна такая глубокая, страстная системная проработка, которой ни один народ ещё не осуществлял никогда.
Я вновь возвращаюсь к вопросу о Модерне и его производным. Я не могу не обсуждать статью господина Караганова. Не могу не отвечать на то, что происходит сегодня. Меня не поймут, если я не отвечу. Но я, действительно, призываю всех собравшихся подумать над одним — в какой степени внутри России есть драгоценности, связанные с альтернативными моделями развития. В чём мы альтернативны?
Не надо думать о своём исключительном особом пути. Свой особый путь уже сегодня недостаточен. В чём глобальный путь, который мы указывали миру? Только ли в коммунизме? Есть ли более глубокие уровни, на которых мы сделали великие открытия? И почему эти великие открытия растоптали? Почему опять Караганов предлагает их растаптывать снова? Не потому ли, что эти великие открытия миру, человечеству, гуманизму нужны сегодня больше, чем когда бы то ни было? Потому что всё, что было альтернативой этим открытиям, гибнет. Гибнет великий проект Модерн. Он устаёт, он вянет, он угасает. Ему помогают угаснуть гораздо быстрее. Он, может быть, мог бы продержаться ещё 20–30 лет, но его добивают, добивают ускоренно. Потому что он тоже кому-то мешает.
Но в этой ситуации наш опыт становится уже безальтернативным. Мы были «бронепоездом на запасном пути» человечества, двигающегося историческим путём, путём прогресса и гуманизма. Но теперь не мы «бронепоезд на запасном пути». И не «запасен» наш путь. Наш путь только сейчас становится основным. Сейчас, когда мы слабы, как никогда. Только сейчас мы можем либо указать новые ориентиры себе и человечеству, либо сгинуть самим и вместе с человечеством.
Так что же внутри этого охаиваемого советского наследства так важно? Что является приоритетным внутри него? Почему его нельзя отдать на поругание? Только ли потому, что оно наше, что мы любим наших отцов и дедов, что мы хотим сохранять историческую идентичность и быть народом?
Конечно, и этого бы было более чем достаточно. Но есть и нечто большее. Вопрос не только в советском этапе нашего развития, который дал великие результаты — беспрецедентные, не имеющие мировых аналогов по скорости и глубине. Вопрос в том, почему это советское было принято. Не потому, что, как пишет Караганов, не лучшая часть народа, мобилизовав в себе всё рабское и скотское, встала на путь самогеноцида. А потому, что Россия на протяжении всего предыдущего этапа шарахалась от Модерна. То есть даже от легитимированного, точнее сказать, легитимного варианта существования буржуазного общества. Она его не принимала. Она от него шарахалась на протяжении XIX-го и XVIII-го столетий.