Суворов
Шрифт:
Положение Суворова делалось с каждым днем все более сложным. В его войсках австрийцы составляли 80 процентов. Он не обладал терпением и ловкостью, чтобы сглаживать острые углы, и при своей болезненной впечатлительности остро воспринимал каждое проявление австрийцами недоброжелательства.
Суворов разъяснил Меласу свой план действия, сводившийся к тому, чтобы энергично нажимать на французские армии, оставив заслоны против крепостей. Мелас подчинился ему. Правда, при этом он не преминул скептически заметить– Знаю, что вы – генерал Вперед.
– Полно, папаша Мелас, – возразил фельдмаршал, – «вперед» мое любимое правило, но я и назад оглядываюсь.
Тем временем к Валеджио подошли 11 тысяч русских, и 19 апреля
Оставив заслоны против крепостей Мантуи и Пескьерро и отрядив небольшие части для демонстрации и для угрозы французским флангам, Суворов с главными силами (29 тысяч австрийцев и 11 тысяч русских) двинулся в глубь Италии, к Милану.
Французы поспешно отступали, бросая артиллерию и портя дороги; в крепостях они оставляли незначительные гарнизоны. Первым таким пунктом была Брешия, где заперлись 1260 французов. Понимая моральную важность первого столкновения, Суворов назначил 15 тысяч человек для штурма Брешии, но комендант, видя безнадёжность сопротивления, сдался.
Наступление продолжалось с неослабеваемой быстротой. Австрийцы с непривычки сотнями валились с ног, кляли судьбу и русского полководца. После перехода через одну реку под проливным дождем ропот охватил все слои австрийской армии, и сам Мелас присоединился к нему. Железный характер Суворова не изменил ему. Меласу было отправлено письмо: «До моего сведения дошли жалобы на то, что пехота промочила ноги, – начиналось оно, заканчивалось же следующим образом: – У кого здоровье плохо, тот пусть остается позади… Ни в какой армии нельзя терпеть таких, которые умничают». Австрийцы смирились, но после этого инцидента стало еще яснее, что Суворову нужно вести борьбу на два фронта: сражаться с французами и преодолевать скрытое сопротивление австрийского командования.
25 апреля войска подошли к реке Адде, важной естественной преграде на пути к Милану, и Суворов увидел, что французы намерены оборонять ее.
Несмотря на сравнительную малочисленность своих сил, Шерер решил использовать крутизну берегов и ширину реки Адды, чтобы задержать здесь противника вплоть до прибытия подкреплений. Однако он не сумел организовать оборону. Он разбросал свои силы на протяжении 100 километров; они стояли редкой цепочкой и нигде не могли оказать серьезного сопротивления.
Суворов предпринял активные действия сразу в нескольких пунктах на широком фронте. Это был совершенно новый по тому времени тактический прием, далеко опередивший представления военной науки не только суворовской, но и наполеоновской эпохи. Местом переправы для главной атаки он избрал Сен-Джервазио, приказав наводить здесь мосты. Однако, чтобы не дать французам разгадать план, он велел наводить мосты еще в двух пунктах: у Лоди и у Лекко, отстоявших один от другого на 50 километров.
Мост у Сен-Джервазио был вскоре готов, несмотря на проливной дождь, мешавший работе. Однако переправу пришлось отложить: у Лекко отряд Багратиона встретил неожиданно крупные силы французов и попал в затруднительное положение. Город дважды переходил из рук в руки. Месяц спустя Суворов писал об этом бое: «При Лекко чуть было мою печонку не проглотили». После упорного боя французы были отбиты, а переброска туда Шерером резервов еще более обнажила его позиции в центре, у Сен-Джервазио.
В 5 часов утра следующего дня началась переправа. В самый момент ее было получено от лазутчиков известие, что Шерер смещен и на его место назначен один из известнейших и образованнейших французских генералов, тридцатипятилетний Моро. Суворов улыбнулся, когда ему донесли об этом.
– Мало славы было бы разбить шарлатана, – громко произнес он, – лавры, которые мы похитим у Моро, будут лучше цвести и зеленеть.
Моро немедленно начал стягивать свои разбросанные войска, но было уже поздно. Французам нужны были сутки на перегруппировку, но этих суток Суворов
Достойно упоминания, что в сражении на Адде русские полки почти не принимали участия: будучи уверен в успехе благодаря численному превосходству, Суворов желал сберечь цвет своей армии; к тому же ему хотелось посмотреть, чего стоят австрийцы. Впрочем, для преодоления упорной обороны противника у Лекко пришлось двинуть отряд под командой Багратиона, а дивизии Фрелиха и Кейма дрались очень вяло, что и позволило французам избежать полного окружения.
Суворов, повидимому, лично появлялся в бою, и его присутствие электризующим образом действовало на австрийцев. «В источниках не говорится, присутствовал ли сам Суворов на этом пункте, – пишет Клаузевиц про один из эпизодов битвы, – но это весьма вероятно, и этим можно объяснить необычайную энергию этой атаки». [114] Что касается Суворова, то он говорил: «Здесь при мне и немцы хорошо воюют».
114
Клаузевиц. 1799 год. М. 1938, стр. 131.
Оказавшись между двух огней, французы начали поспешно отступать. Однако момент для отступления был уже упущен. Одна французская дивизия под командой генерала Серрюрье была окружена и сложила оружие. Здесь было взято в плен 200 офицеров и 2750 нижних чинов при 6 пушках. Потери французов составили около двух с половиной тысяч человек убитыми и ранеными и пять тысяч пленными; потери союзников – около двух тысяч человек. Путь на Милан был открыт.
Суворов с обычной приветливостью обошелся с пленными: 250 офицеров были отпущены во Францию под честное слово, что не примут более участия в войне. Генералу Серрюрье Суворов вернул шпагу, сделав коварный комплимент, что не может лишить шпаги того, кто так искусно владеет ею. (Серрюрье не выставил на занятой им позиции даже постов наблюдения: он понадеялся на то, что русские не будут наступать на этом участке, так как берег был здесь очень крутой и спускать понтоны весьма трудно.)
Суррюрье нахохлился и пустился в доказательства чрезмерной рискованности суворовской атаки.
– Что ж делать, – вздохнул фельдмаршал, – мы, русские, уж так воюем: не штыком, так кулаком. Я еще из лучших.
29 апреля состоялся торжественный въезд в Милан. Снова овации, цветы и рукоплескания пылких итальянских обывателей, за три года перед этим (и год спустя) с таким же энтузиазмом встречавших Бонапарта.
Обе армии получили щедрые награды. Австрийцы начали подумывать, что с их чудаковатым главнокомандующим можно ужиться. Мелас на Милаской площади захотел облобызать победоносного вождя, но потерял равновесие и, к общему конфузу, свалился с лошади.
Кажется, только один человек был недоволен положением дел – сам Суворов. Форсирование Адды при двойном численном перевесе не было в его глазах особенной победой.
Главное же – победа не была использована. Чуть ли не впервые в жизни, он не преследовал разбитого противника, позволив ему зализать раны. Он сделал это оттого, что русских войск там почти не было, австрийцы же были страшно утомлены сражением на Адде. У них не было еще нужной закалки; «выучить мне своих неколи было», с сожалением писал он в Вену русскому послу Разумовскому. Впрочем, Суворов признавал, что австрийцы «подтянулись». Князю Эстергази он заявил: «передайте императору, что я войсками его величества очень доволен. Они дерутся почти так же хорошо, как русские». Князю было не очень приятно слышать это «почти».