Суворов

Осипов Кирилл

Австрийцы под шумок принялись вводить в Милане свои порядки, и старый фельдмаршал с горечью видел, как его именем прикрывают действия, не вызывающие в нем никакого сочувствия. Генерал Мелас именем австрийского правительства обезоружил национальную миланскую гвардию, запретил ношение мундира уничтоженной Цизальпинской республики, ввел снова в обращение банкноты венского банка – словом, выказывал твердое намерение целиком восстановить старые феодальные порядки и вновь присоединить к Австрии отторгнутую от нее по Кампо-Формийскому договору 1797 года Ломбардию.

Такие действия австрийцев вызвали резкое недовольство населения. Между тем популярность Суворова не ослабевала. Он уважал национальные обычаи, да и личное поведение

его нравилось миланцам: он интересовался городом, с уважением отнесся к памятникам искусства и к духовенству. Вообще в этот период он как бы даже щеголял религиозностью. Это не помешало ему, впрочем, при встрече с одним католическим священником сперва смиренно поцеловать ему руку, а потом велеть дать ему пятьдесят палок вследствие жалоб местного населения.

* * *

Итак, можно было подводить первые итоги: за десять дней Суворов прошел 100 верст, выиграл сражение, завоевал Ломбардию. «Русский Аннибал избавляет Италию с такой же скоростию, как наказывал карфагенский» – метко выразился П. В. Завадовский.

План гофкригсрата – дойти в конце кампании до реки Адды – был уже превышен. Барон Тугут недаром писал: «Нам могут поставить в упрек, что до прибытия Суворова мы испытывали лишь поражения, а с ним имели только успех». Но Суворов мечтал о походе на Париж, и первой предпосылкой этого похода было недостигнутое еще уничтожение французских армий в Италии.

Перед ним был торопливо отступавший Моро; из средней Италии приближалась свежая сорокатысячная армия Макдональда; в тылу остались сильные французские крепости. Против кого обрушить главные силы? Гофкригсрат назойливо слал инструкции с требованием во что бы то ни стало взять крепости. Вопреки этому, Суворов устремился навстречу полевой армии противника, но отделил больше половины войск для осадных действий.

Военные историки, приписывающие Суворову «скептическое» отношение к роли крепостей, ссылаются на одно высказывание, найденное в его заметках: «Нет земли на севере, которая бы так усеяна была крепостями, как Италия; и нет опять земли, которая бы, по истории, была так часто завоевана». Но полководец хотел этими словами дашь подчеркнуть, что нельзя слишком полагаться на крепости, что нельзя заведомо обречь себя на пассивность. А то, что овладение крепостью – если оно сочетается с активными действиями полевой армии и позволит в дальнейшем создать еще одну точку опоры в общем развитии наступательных действий – является несомненным успехом, это вытекает из многих недвусмысленных личных заявлений Суворова.

Так, в связи со взятием Пескиеры он писал 29 апреля императору Павлу: «сим завоеванием мы господа на озере ди– Гардо и над коммуникациями…», по поводу Тортоны: «маркиз Шателер овладел крепостью Тортоной, ключей Пиемонта»; в мае Суворов доносит австрийскому императору о взятии крепости Иврея в таких выражениях: «крепость сия обеспечивает для нас долину Аостскую»; о Мантуе он писал, что эта крепость «толико важна» для операций, и т. д. и т. д.

Нельзя упускать из виду и того, что, завоевывая крепости, Суворов захватывал большие запасы орудия и продовольствия (а это было очень важно). В одном Турине было захвачено 959 пушек, 60 000 ружей и т. д. Всего было взято в крепостях 2 000 пушек и «знатное количество амуниции, артиллерийских зарядов и пороху».

Однако придавая большое значение ликвидации неприятельских крепостей, Суворов далеко не все их использовал в своих целях. Стремясь свести к минимуму утечку сил из операционной армии, он занимал гарнизонами не все крепости (некоторые он приказывал взрывать), самые же гарнизоны назначал очень небольшие. Тем самым он возлагал на них функции чисто пассивной обороны, оставляя зато больше возможностей для полевой, операционной армии. По большей части гарнизон назначался из нескольких

сот человек (в Милан – батальон, в Пьяченцу – 6 рот, в Пичигетону – батальон и т. п.), и только в Турин было назначено 8 000 да в Мантую 5 000 человек.

Таким образом, общее уменьшение численности полевой армии не было особенно велико (примерно 15 %). Количество же опорных пунктов было очень большим. Пункты эти выбирались чрезвычайно умело; достаточно указать на то, что Суворов дважды требовал серьезного укрепления форта Бард (на путях, ведущих из Швейцарии в Италию), а годом позже этот форт своим упорным сопротивлением едва не сорвал всего наполеоновского замысла (уже после блестящего перехода Наполеона через Альпы).

Проведя два дня в Милане, он выступил с армией всего в 36 тысяч человек. Зато половину их составляли русские дивизии, которых так нетерпеливо ждал фельдмаршал и которые отстали отчасти из-за позднего выступления из России, отчасти из-за нераспорядительности австрийского интендантства. («Задние российские войска еще к нам не поспели, – сообщал Суворов, – но еще и тут мешает провиант по томным здешним обычаям».)

Суворов принял решение воспрепятствовать соединению Макдональда с Моро, обрушившись на первого из них, как на наиболее опасного. Во исполнение этого плана войска двинулись к реке По, в направлении на Пьяченцу.

Во время марша к По обнаружилось обстоятельство, многократно сказывавшееся потом в этой кампании, – слабость разведки. Несмотря на преимущество в коннице, союзники не умели наладить правильной рекогносцировки, что отчасти объяснялось незнакомством казаков со страной и ненадежной позицией населения. Изо дня в день приходили самые разноречивые слухи о передвижениях французов. Сообщили, что они оставили важную крепость Тортону; фельдмаршал двинул туда войска, но в Тортоне оказались французы. Затем выяснилось, что Макдональд вообще не выступал из Средней Италии, а Моро между тем искусным маршем занял сильную позицию на линии Валенца – Алессандрия, грозя тылу союзников в случае их движения против Макдональда; Суворов изменил план и повернул на Моро. Ему донесли, что Валенца очищена; он послал туда Розенберга, но известие оказалось ложным.

Окружавшие Суворова трудности усугубились еще тем, что некоторые русские генералы стали проявлять непослушание; между тем французы были не такие противники, с которыми можно было безнаказанно позволить себе опрометчивые действия. Узнав, что Валенца занята французами, Суворов приказал Розенбергу срочно отступать. «Жребий Валенции предоставим будущему времени… наивозможнейше спешить денно и нощно». Но в отряде Розенберга находился только что прибывший молодой великий князь Константин Павлович. Он упрекнул Розенберга в трусости; тот не стерпел, устремился к Валенце, занял деревню Бассияньо, но тут был встречен превосходящими силами французов и отступил в беспорядке, потеряв 1 250 человек и 2 орудия.

Поведение Розенберга было преступной ошибкой. Суворов рвал и метал. Он двинул почти все свои войска на помощь Розенбергу, одновременно еще раз предписал тому как можно скорее отступить; на этом приказе он собственноручно сделал пометку: «не теряя ни минуты, немедленно сие исполнить, или под военный суд».

Павел I прислал великого князя Константина и вскоре вслед за тем Аркадия Суворова, чтобы «учились побеждать врагов». С великим князем приехал Дерфельден, имевший поручение заменить Суворова в случае его смерти и ставший правой рукой главнокомандующего. В записках генерал-адъютанта Комаровского, проживавшего тогда в Вене, содержится следующее любопытное воспоминание: «Лишь только граф Суворов приехал к армии, как начались победы; всякий день бюллетень объявлял о каком-нибудь выигрышном сражении, так что граф Дерфельден сказал мне: „Надобно просить великого князя ехать поскорее к армии, а то мы ничего не застанем; я знаю графа Суворова, теперь уже он не остановится“.