Свадьбы
Шрифт:
И заснул. И всю ночь улыбалась ему издали ласковая боярыня.
– Гляди!
Георгий проснулся. На краю леса мужик остановил каурую конягу, по случаю великой грязи запряженную в сани, и с топором пошел в лес. Послышались удары топора по дереву.
– За дровишками приехал, - сказал Георгий, потягиваясь.
– Есть хочется, кусок хлеба у него попросить бы.
– Тихо!
– Федор Порошин быстро натягивал сапоги Георгия, - Впору!
Торопливо обнял парня за плечи.
– Вот тебе каравай!
И правда,
– Вот тебе два алтына! Жду на Дону!
– Куда же ты?
– удивился Георгий и все понял.
– Лошадь хочешь увести? Не надо. У мужика небось детишек куча.
– Молчи, парень!
– Глаза у Порошина сверкнули недобро.
Мужик, заслышав шлепанье лошадиных копыт по грязи, выметнулся из лесу. Побежал было, да где ж угнаться за верховым? И завыл тут мужик, как волк. Запрокинул голову к небу и завыл, уронив топор, помахивая руками, будто крыльями.
Сжался Георгий под стогом, как мышонок. Набежал бы на него мужик, топором бы рубил его - не воспротивился бы. Вон они как, разговоры про науку, обернулись…
Шел Георгий за своими ногами, глядишь, и впрямь к Дону вынесут. Кормился трудно, слово себе дал: чужого не брать.
Башмаки немецкие не жали, по теплу шел, и с каждым днем припек прибывал. Ноги верную дорогу раздобыли, на Дону теплее. Об этом Георгий знал. Воля голову ему кружила. И уже не оттого, что податься некуда, а своей, подпиравшей его под самое сердце охотой, торопился он в казачьи вольные степи.
…В стороне от дороги, на берегу реки, во тьме ночной только и дела, что гадать, - горел бесстрашный костер. То ли удальцы жгли - им сам дьявол брат родной, то ли сильный отряд стрельцов, то ли какой-нибудь столетний дедок-рыбак: от него никому никакого прока - ни разбойнику, ни татарину.
Начиналась в этих местах земля рязанская - опасные места. Тут и разбойники шастали в надежде по-волчьи отхватить от большого обоза приотставшего купчишку, тут и одиночки бегуны мыкались, не зная, в какую сторону податься. Добирались сюда и татарские ловцы людей.
Место открытое, дождь моросит. Осторожный человек попрыгал-попрыгал да и пошел на огонь, как ночной мотылек.
Высмотрел у костра одного мужичка, да и тот безус. Перекрестился на всякий случай и подошел к огню.
– Доброй ночи!
– Доброй ночи!
– отвечает парень.
У самого в руках даже палки нет: то ли уж больно много видел на своем недлинном веку, то ли совсем ничего не видал.
– Можно погреться?
– Грейся. Места хватит.
Пришелец сел на корточки, протянул к огню мокрые от дождя руки.
– Моросит едва-едва, а на мне, кажись, сухой нитки нет.
– Я шалаша ставить не стал, - откликнулся парень.
– Под ветками переночую… Похлебать не хочешь?
– А есть?
– А как же! На вечерней зорьке хорошо клевало. Горшок у меня плох, но ушица добрая… Погрей нутро.
Горшок и вправду был плох. Щербат. Сверху добрый кусок вывалился.
– Вчера нашел, - сообщил парень.
– Да ты не бойся. Я его песком тер и воду в нем кипятил. Я человек чистый…
– Зовут-то тебя как?
– Иваном.
– А меня Георгием… Из Москвы идешь?
– Из Москвы, будь она неладна!
Съел молча уху, перекрестился.
Сидел, уставясь на пылающие головешки. И вдруг засмеялся.
– Мерзавец!
– Кто?
– тотчас спросил Георгий.
– Брехун один!..
– Иван поглядел на парня серьезными глазами, - И сам не знаю: то ли головой биться, то ли плясать?
– А чего так?
– К царю мы ходили с брехуном-то…
– Видели?
– До сих пор бока болят… Скажу тебе, малый, не имей умную голову, имей язык складный… Ходили мы у царя управы на лихоимцев искать… - Иван махнул рукой, - Давай-ка спать, малый! Гаси огонь - и спать.
– Зачем гасить-то? Теплей!
– Гляжу я на тебя: не дурачок, а ума тоже нет.
У Георгия глаза вприщурочку. Обиделся.
– Не серчай… Разбойников нам, может, и нечего бояться, а вот для татарина мы хорошая пожива… Экие молодцы! Мы тары-бары, а для нас, глядишь, уже аркан свили.
– А я про татар и не подумал!
– встрепенулся Георгий.
– Ушел на волю - гуляй, думаю, себе!
– Гуляй, да смотри.
Георгий взял горшок и метнулся к реке, но, прежде чем плеснуть в огонь воду, посожалел:
– Хорошо горит! Люблю на огонь глядеть!
Шли вместе. Вот и река Пара. До родной деревни совсем уже близко. Перебрести речку, пройти через лесок, а там, за бугром… Там, за бугром, в черных тараканьих избенках, ждут не дождутся ходоков, всем миром посланных к царю за правдой.
– Ты чего, Иван, задумался?
– спрашивает Георгий.
– Да так. Дом близко. Снимай обувку - вброд пойдем.
Перебрели речку, пошли лесом. Лесок не густ, орешника много.
– Поищу-ка я себе палку, - сказал Георгий.
– Поищи. Глядишь, пригодится. Я тебя на бугре подожду. И не торопись, мне подумать надо.
Идет Иван, а голова книзу тянет.
Что миру скажешь? Ходил далеко, а выходил преглупую сказку: мерзавец, мол, Емеля-то! Почуял кус с царева стола, так и позабыл все на свете, про совесть, про жену, детишек, про село горемычное, родное.
Самому бы надо было через забор махнуть. Сколько дней по Москве мыкались, вызнавая, где можно царя увидать одного, без бояр, чтоб на боярские неправды глаза ему открыть… На Емелю понадеялся, на язык его говорливый. Язык-то у мерзавца что жернов - место при царевиче хозяину вымолол… Да и ему, Ивану, когда б не Емелина мельница, худо пришлось бы: башку снесли бы или в Сибирь, - пинком да взашейней отделался.