Свадьбы

Бахревский Владислав Анатольевич

– Завтра пушки умолкнут и без приказа, - вставил свое ядовитое слово евнух Ибрагим.
– Порох иссяк.

– Я приказываю!
– Дели Гуссейн-паша вскочил на ноги.
– Я приказываю завтра опять идти на приступ.

– Войска ропщут, - сказал Пиали-паша.

– Но мы должны хоть чего-то добиться, - крикнул Дели Гуссейн-паша.
– Приказываю овладеть Топраковом-горо- дом. Он прикрывает самую слабую стену Азова.

– Нынче каждая стена Азова слабая, - сказал Жузеф.
– Стены сбиты наполовину. Уцелела только одна башня. Мы сотни

раз были на стенах, мы покрывали стены знаменами, но нас всякий раз сбрасывали со стен.

– Но ведь и казаки люди! Они не бесплотны, Жузеф! Они люди, как п мы с тобой. Они смертны. Их мало. Им неоткуда ждать помощи.

– Каждую ночь пловцы пробираются в Азов, - возразил главнокомандующему умеющий вставить словцо Василий Лупу.

– Приказываю перегородить Дон!
– в голосе главнокомандующего власть и ярость.
– Если завтра город взят не будет, я пошлю падишаху письмо и попрошу помощи. Мы возведем новую гору и рухнем на головы казаков, как смертоносная лавина.

– Казаки копают за разрушенной стеной глубокий ров, - сказал Жузеф.

– Совет окончен!
– отрубил Дели Гуссейн-паша.
– Стрельбу прекратить, слушать пластунов.

Слушали в тишине.

Но в ту же ночь были сняты все часовые возле пушек.

Топраков - укрепленная слобода Азова - прикрывал самую слабую стену города. Теперь эта сторона оказалась вдруг сильнейшей. Земляные бастионы Топракова мешали турецким пушкам раздолбить стену и ту единственную башню, какая осталась в Азове. Топраков-город пал с первого приступа, но после страшного взрыва, когда погибло три тысячи янычар, турки оставили слободу, и теперь каждый раз, приступая к Азову, им приходилось выбивать казаков из Топракова. Наступательная сила увядала, а накапливать войска в слободе турки боялись, помнили урок.

Десятый день приступа начался непривычно. Турецкие пушки молчали. Не было пороха, всего по десяти зарядов на ружье.

Медленно, слишком медленно шла турецкая армия на очередной приступ. Передовой полк Канаан-паши ринулся было в бой, но его встретили картечью. Полк откатился назад, и опять было тихо. Турецкая громада пошевеливалась, готовила лестницы, строилась и перестраивалась, но без всякого продвижения.

– Почему медлят?
– орал на гонцов Дели Гуссейн-паша.
– Почему войско хана Бегадыра даже лагерь не покинуло?

Он сам с верным личным полком помчался в расположение хана. Бегадыр начал было приветственную церемонию, но главнокомандующий поднял лошадь на дыбы.

– Почему стоишь?

Хан опустил покорно голову.

– Мои воины говорят, что они не городоимцы. Вымани казаков на простор, и мои воины будут героями.

– Я научу вас брать города!
– Дели Гуссейн-паша подал знак. Янычары выволокли из толпы воинов хана десяток людей, и десять голов слетело на вытоптанную конями землю.

– Хан, я уничтожу каждого, кто противится воле падишаха.

Весть о казни холодным ветром пролетела по войскам, и войска, подгоняемые страхом, втянулись в бой.

– Взять Топраков!
– приказал Дели Гуссейн-паша.
– Взять! Взять!

Хоть что-то нужно было взять, хоть что-то!

*

Мехмед теперь командовал сотней. Его сотня первой добралась до вершины земляного вала, но казаки пошли врукопашную, и пришлось отступить.

Только четвертый натиск стал победным. Мехмед, опасаясь пороховых ловушек, с поредевшей наполовину сотней, пробрался в развалины храма Иоанна Предтечи: казаки святыню взорвать не решатся.

Мехмед сидел па слетевшей наземь маковке храма, ее словно кто саблей снес, крест целехонек, и сама не больно покорежена.

Разглядывал стены. Зубцов - хоть бы один, трещина в стене, но уже залатана. На стенах какое-то движение.

Трубы пели сбор, а Мехмед все наблюдал, стараясь как можно больше узнать о противнике, с которым сейчас придется схлестнуться. Высмотрел огромные корзины с землей, такими немало подавило, котлы с кипятком или смолой, углядел - подают на стены камни, фальконеты устанавливают.

Не эта пропасть, заготовленная на его голову, удивила Мехмеда. Он увидел на стене женщин и детей. Его, героя, посылали убивать женщин и детей.

Это была трудная минута в жизни Мехмеда, а в трудные минуты он уже привык вспоминать Элиф, жену свою.

Ему вдруг представилось, что Элиф и его еще очень маленький ребенок стоят на стене и через мгновение вступят в единоборство с привыкшими убивать мужчинами.

“Э, нет!
– встряхнулся Мехмед.
– Такого быть не может! Турция - чрезмерно могучая страна. Ее женщины и дети такого не изведают!”

Все это Мехмед сказал себе, и все это было истиной, но спокойнее не стало.

Коли солдат стал думать, он уже наполовину не солдат. А тут новое происшествие: вдруг отворились городские ворота.

– Сдаются?

Изумленные командиры ждали и дождались. Из ворот одна за другой вылетели три шестерки лошадей. Лошади мчались на солдат. Под хвостами у них была привязана горящая пакля.

И когда оцепенение прошло, кинулись спасаться от взвесившихся животных, ряды смешались, распались. А из ворот уже выезжала какая-то упряжка. Вылетела, развернулась, и турецкие солдаты увидали перед собой лежащее на повозке огромное колесо. Колесо было похоже на чудовищное ожерелье, только вместо жемчужин - мортиры и Фальконеты.

– Получай!
– заорал казак Поспешай, тыкая фитилем в одну, другую, третью. Пушечки тявкнули, засвистела картечь, дюжие казаки налегли на колесо, повернули. Еще три выстрела, еще, а в пустые пушки сыновья Поспешая забивали снаряды, закладывали картечь. Мехмед ползком пробрался к разрушенной церквушке, оглянулся. Из ворот бежали казаки, ударили со стен тяжелые пушки.

Янычары перекатились через земляной вал Топракова-города и отступили.

– Отступили!
– заревел Дели Гуссейн-паша, и его белый кулак врезался в лицо гонца.
– Полк, за мной!