Свадьбы
Шрифт:
– Есть!
– крикнул Федор Порошин, и в тот же миг звезда его взошла на небосводе Азова.
Федор поднимался на помост не торопясь, в мгновение придумав осанку. Не показаться нельзя, второго такого раза выскочить в люди, глядишь, и не случится. У казаков в люди саблей выходят, а Федору голова куда как дорога, не из того теста слеплен.
Встал перед казаками большой, лобастый, доброглазый. Поклонился казакам до земли и тотчас к делу. Улыбнулся главному персу и спросил громко и ясно:
– Какие товары вы
– Женские шали, сукно для кафтанов, ковры. Есть пистолеты с чеканкой, рукоятки - слоновая резная кость. Есть десяток ружей. Полсотни сабель, две сотни кинжалов…
Федор поймал пронзительный взгляд Яковлева: выручай - говорил тот взгляд.
– Персидские гости, - громко перевел Порошин, - привезли сабли, кинжалы, пистолеты, ружья, а также сукно для кафтанов и другие товары.
– Есть ли у них порох?
– спросил Татаринов.
– Есть ли у вас порох?
– перевел Порошин.
– Мы можем продать немного свинца. Очень немного. Взяли на случай нападения, для себя.
– Два бочонка, - прошептал Яковлев.
Начиналась какая-то интрига, но размышлять времени не было.
– У персов есть свинец и два бочонка пороха, - громко сказал Порошин и услышал, как Яковлев перевел дух.
– Покуда турки не опомнились и не пришли под стены Азова, нам нужно торговать со всеми!
– кричал в толпу ободренный, улыбчатый, как бы новенький, Яковлев.
– Беда нам будет, если отгородимся от всего света. Азову нужен хлеб, нужны всяческие припасы, чтобы выдержать осаду, которая нас не минует.
Тимошка Яковлев шибко пекся об общей пользе - уж он свое выбьет из купчишек: хотите торговать, торгуйте без всяких пошлин, но не без подарков.
– Откуда ты?
– спросил Порошина атаман Татаринов.
– Бежал от боярина Одоевского.
– Каких народов языки знаешь?
– Умею по-польски, по-турецки, по-шведски…
– Славно! Завтра будь у меня.
Есаулы между тем вопрошали казаков:
– Любо ли вам, атаманы-молодцы, чтоб город Азов торговал вольною торговлей со всеми купцами, даже с турецкими?
– Любо! Любо!
– кричали казаки.
– А это что такое?
– удивился Михаил Татаринов.
На площадь женщина вывела под уздцы коня. На коне, вцепившись ручонками в гриву, лежал годовалый, поди, мальчонка.
– Почему баба?
– гневно взмахнул рукой Михаил Татаринов, потому как всякому известно: баба дорогу перейдет - пути не будет. А в путь-дорогу станица собирается - большое дело.
– Дак это Василя Огнева - куренного атамана - жена!
– вспомнил Яковлев.
Атаман Огнев в проломе на копья турками был поднят. Горяч был атаман, быстр и беспощаден к себе и к врагам.
Врагов он на своем коротком веку положил немало, но и самого участь бойца не минула.
– Что бабе надо на Кругу?
– крикнул, разъярясь, Та- таринов.
– Я Мария Огнева!
– ответила женщина, - Я не баба, а вдова. А это сын куренного атамана - Пантелеймон. Зубок у него прорезался. Будьте ему, казаки, вместо отца.
Поклонилась на все четыре стороны, приглядывая, однако, за седоком, не слетел бы.
У казаков от такого бабьего слова слезы из глаз поперли. Как же это - не поняли сразу, зачем сосунок на коне. Обряд первого зуба у казаков - второе крещенье.
– Любо ли вам, атаманы-молодцы, исполнить обряд?
– крикнули с помоста есаулы.
– Любо!
Мария подвела коня к помосту. Михаил Татаринов хотел снять мальчишку с коня, а тот как клещ.
– Славный будет казак!
Поднял Пантелеймона над головой, показал всему войску, а потом передал его Яковлеву, вынул из ножен саблю и саблей подрезал чуб.
– Расти, казак! Не сабли пусть тебя не милуют, не пули - все раны ты стерпишь и перенесешь, пусть минует тебя злая доля робкого сердцем. Аминь.
Памятным выдался первый Войсковой Круг в городе Азове, а для Порошина и подавно. И не мечтал и не гадал о той жизни, какая ждала его впереди.
Дом пузатый, высокий, как башня, окошки в три ряда прижались под плоскую черепичную крышу. Дверь большая, железная, ржавая. Порошина взяло сомненье: “Да жилой дом-то? Приметы как будто те, что указал Тимофей Яковлев, только в чужом городе долго ли не в ту улочку свернуть”.
Толкнул, однако, дверь ладонью, а она, словно из бересты, легонько размахнула крылышки, и очутился Федор Порошин с глазу на глаз с двумя дюжими казаками. Уставились, как сторожевые псы, и ни полсловечка.
– Яковлев-атаман тут живет?
Молчат.
– Толмач я, Порошин.
Казаки плечи маленько поубрали, а молчат. Почесал Федор в затылке и пошел мимо молчунов. Не тронули.
Лестница каменная, узкая, круто взяла вверх, но тотчас стала сужаться, и в горловине ее Федор увидел носы грубых сапог.
– Меня Яковлев-атаман звал к себе, - сказал снизу сапогам.
Сапоги убрались, и Федор очутился на тесной площадке перед дверью.
“Не дом, а крепость, - подумал, - в этом коридорчике один против сотни устоит”.
Дверь отворилась сама, и голубой, легкий, как мотылек, человечек, весь шелковый, улыбчатый, мягко подхватил Федора под локоток и спровадил в очередную дверь. Светло, нарядно, и сам Тимофей Яковлев на изразцовой лежанке под собольей шубой.
– Здравствуй, Порошин! Прости, что лежу. Старая стреляная рана с утра огнем горит. К грозе, видать. Садись, чего стоишь?
Возле лежанки стоял одиноко стул, и Федор понял, что стоит он здесь не напрасно. Ждали толмача в доме.
Тимофей - узколицый, узколобый, усы белые, а в бороде серебро только-только завелось. Глаза как прусаки, рыжие, быстрые Глянул на Федора и подмигнул.