Шрифт:
По осенней междугородней трассе мчались две большегрузные «шкоды» с огромными фургонами-рефрижераторами «Алка».
Голубой цвет кабин и серебристый фургонов еле угадывались под многодневным слоем дорожной осенней грязи. И только номера на задней стенке фургона были тщательно промыты. Не вступать же в конфликт с дорожной инспекцией по пустякам…
«Шкоды» мчались по шоссе уверенно и мощно, обгоняя все машины, движущиеся с ними в одном направлении. Они не просили уступить им дорогу, они требовали этого самым категорическим образом — настойчивым миганием фар, включением
Нет, это не была гонка на скорость, не было предъявлением некой профессиональной лихости — это была привычная и тяжелая работа водителей междугородних перевозок. И на трассе это все понимали…
За рулем первой машины сидел пятидесятилетний толстый Серега Пушкарев. У него было усталое лицо с набрякшими от напряжения и бессонницы веками. Изредка Серега глубоко и судорожно втягивал воздух сквозь стиснутые зубы и чуточку удивленно качал головой. У него болело сердце, и он нет-нет а засовывал свою здоровенную лапищу под рубаху и осторожно массировал себе левую сторону груди.
Вторую машину вел сорокасемилетний Виктор Викторович Карцев. Лицо у Карцева спокойное, жесткое, глаза внимательные, мгновенно оценивающие обстановку на трассе, внимательно следящие за впереди идущим Серегой. Нет в нем измотанности и усталости Сереги Пушкарева — Карцев покрепче Сереги. И здоровьем, и духом.
Какую же тысячу километров мчатся эти заляпанные осенней грязью две «шкоды» с московскими номерами?
Опускаются сумерки на трассу и, не снижая скорости, «шкоды» включают габаритные огни. Летят, оставляя за собой грузовики, легковые автомобили, летят в надвигающуюся темноту, в будущую ночь два шофера-дальнерейсовика, два «дальнобойщика» — Серега Пушкарев и Виктор Викторович Карцев…
Правда, Сереге сейчас плоховато. Устал Серега, сердце чего-то побаливает, дышать трудно, но сзади него идет Виктор Карцев, Витек, и отдохнуть теперь до самой черной темноты, наверное, не удастся — Карцев не любит лишних остановок. Двужильный черт!.. Да еще трасса скользкая — наносили тракторами грязи, того и гляди в кювет снесет. А тут еще «Жигуленок» перед носом болтается — лихость свою показывает. Сидел бы дома, дурачок, не рисковал бы по такой дороге ни собой, ни машиной. «Ну-ка, подвинься, милый…» И Серега на скорости сто десять обходит «Жигуленок», а за ним, словно привязанный, Карцев па своей «шкоде».
Но вот впереди мостик провалился. Объезд по раскисшей от дождей обочине. Уже сидят в жирной осенней грязи несколько машин, чуть ли не по кабины, и чей-то трактор по очереди тросом вытаскивает их на сухое место.
Серега притормозил, глянул в зеркало заднего вида на Карцева. А тот ему машет рукой и показывает: давай, мол, объезжай их всех, и с ходу, с ходу, не снижая скорости!.. Проскочим!.. Не боись!
Серега поскреб в затылке и дал по газам. За ним Карцев…
Со страшным ревом двигателей, на большой скорости, мимо засевших в грязи машин, мимо трактора, мимо растерянных водителей (кто-то даже за голову схватился!) Пушкарев и Карцев преодолели
Карцев посмотрел назад в зеркало на застрявших, ухмыльнулся презрительно…
Серега порылся в кармане куртки, достал валидол и сунул таблетку под язык…
Глубокой ночью Карцев и Пушкарев медленно пробирались по слабо освещенным улицам небольшого городка.
Остановились у железных ворот какого-то предприятия, и Карцев дважды коротко просигналил. И в ту же секунду над воротами зажглись две сильные лампы, створки ворот поехали в разные стороны и навстречу двум грязным «шкодам» выскочило сразу несколько человек.
А один из них, в костюме, в жилетке, при галстуке, разбросил руки в разные стороны и закричал:
— Ну, братцы! Ну, черти полосатые!.. Ну просто слов нет! Еще бы час, и конвейер пришлось бы останавливать. Все на разгрузку! Заезжайте, заезжайте, родненькие…
И «шкоды», негромко урча дизелями, тихонько поползли в заводской двор.
Было раннее утро.
По пустынной трассе летели желтые листья. Ветер- кружил их по асфальту, взметал над серой лентой шоссе и переносил по другую сторону дороги, в редкую, по-осен-нему оголившуюся посадку, и какое-то время еще листья танцевали между тоненьких стволов, а потом обессиленно укладывались в предзимний лимонно-оранжевый ковер.
Часть листьев влажно прилипала к большому зеленой у щиту, на котором белыми буквами было написано: «До Москвы — 65 км».
Карцев и Лена лежали в узкой постели, веселенькая занавесочка, на которой одинаковые зайчики барабанили на одинаковых барабанчиках, отделяла их от всего на свете.
— Я люблю тебя, — говорила Лена, чуть не плача. — Я не могу без тебя… Я не хочу без тебя! Витенька, миленький! Ну что же делать?
И Лена судорожно и отчаянно целовала глаза, руки, лицо, шею Карцева.
— Ну скажи мне хоть что-нибудь!
Карцев грустно улыбнулся, прижал голову Лены к своей груди:
— Успокойся, малыш… Успокойся. Я же с тобой. Все в порядке.
Лена перестала себя сдерживать и заплакала в голос:
— Какой там, к чертовой матери, порядок! Все таимся, все прячемся! Да за что же это? За что?!
— Ну, прости меня, прости, — тревожно зашептал Карцев. — Ну, успокойся… Двадцать лет разницы — ты об этом думаешь? Да я тебе через пять лет нужен буду как рыбке зонтик…
Лена вскинулась:
— Боже милостивый! Дурак какой!
Карцев улыбнулся. Но в эту секунду совсем рядом раздался сильный стук. Улыбка мгновенно слетела с лица Карцева, он скрипнул зубами и рванул в сторону занавеску с веселыми зайчиками.
Их постель оказалась подвесной койкой в кабине большой грузовой «шкоды». Работал на мелких оборотах двигатель, подрагивали стрелки на приборах… За боковым стеклом — Серега Пушкарев. Его машина стояла чуть впереди.
— Чего надо?! — бешено крикнул Карцев.