Свадебный круг: Роман. Книга вторая.
Шрифт:
Серебров долго не решался отправиться спать. Он вдруг ощутил робость перед Верой. Сидел, прислушиваясь к плеску реки, к тишине. Ждал. Он вдруг понял, как виноват перед Верой. Как он зайдет, что скажет?
— Гарик, я боюсь.
— Сейчас, я сейчас, — поспешно, успокаивающе ответил он и, загасив костер, двинулся к дому. Вера ждала его в проеме дверей. Он обнял ее. Она ткнулась ему в грудь лицом, вздохнула:
— Мучитель мой.
— Извини, извини меня, — прошептал он.
Сразу же в их жизни появилась размеренность. Вера еще спала, когда Серебров в одних плавках, с полотенцем
— Я вам молочко в сенях оставлю, — шепотом говорила Анна Ивановна. — А Верочка спит?
— Спит, — шепотом откликался Серебров.
— Ты ее береги, — наставляла Мамочкина и мудро добавляла: — При добром муже и жена красивеет.
Сереброву было приятно оттого, что он именно такой добрый муж, при котором Вере остается только красиветь, и он по обжигающей ноги росе бежал к пляжику. Около полосатого, похожего на ксилофон треугольного знака речной навигации сидел на камне Василий Иванович с какой-то снастью.
— Купаться уже нельзя. Медведь в воду лапу опустил, — предупреждал он, поднимая редкозубое, осмоленное солнцем лицо.
— Ничего, — беспечно откликался Серебров и е Лрожью входил в воду. — Я в моржи думаю.
Василий Иванович качал головой: потешный народ отдыхающие.
Неторопливый спокойный Очкин знал целую прорву всяких мудрых примет и советов. Он говорил о том, что лучше всего от комаров не новейшие средства, а товарный деготь.
— Они его сильно не любят, — отзывался он о комарах.
Во время утренних бесед с Василием Ивановичем Серебров усвоил, что через месяц после первого снега наступает настоящая зима, а через месяц после того, как упадут с елок иголки, начинается ледоход. Если лист ложится изнанкой вверх, осень будет сырая. Если ольха по весне оперяется первой, жди мокрое лето, а если береза, то будет лето сухим. А вот Серебров проглядел, что оперялось прежде нынешней весной.
Из воды он выскакивал обрадованный, полегчавший, взбодренный. Растеревшись до приятной теплоты полотенцем, садился рядом с Василием Ивановичем. Они говорили о всяких умных вещах — об использовании космических полетов в народном хозяйстве, о зловредной радиации, о пожарах, которые замучили в нынешнее лето.
— Гляди-ко, гляди, — вдруг шептал Василий Иванович и показывал клешнястой рукой на реку.
Серебров замечал на слепящей маслянистой глади воды корягу.
— Лось, а рога-то, хоть чалку забрасывай, — с почтением произносил бакенщик.
Василий Иванович и Серенов следили за могучим лосем, который, выбравшись на высоких стройных ногах из воды, вздрагивал кожей, раскидывая брызги, и спокойно шел по отладку в лес, словно не замечая их.
— Сей год волки им житья не давали, — с сочувствием произносил Василий Иванович. — А летом они знают, что никто не тронет.
Эти простые разговоры нравились Сереброву. Была в них какая-то надежная, проверенная мудрость.
Вера и Мамочкина
— Муж объелся груш, — не находя, что ответить, произносила Вера. — Зазнайка хороший, — и краснела.
— Да нет, что вы, Верочка, он у вас вправду хороший, — заступалась за Сереброва Мамочкина.
После завтрака в пожертвованной одежде они отправлялись в лес за малиной или грибами. Вера в серой телогрейке, кирзовых сапогах, плотно охватывающих икры сильных ног, в платке Анны Ивановны выглядела по-деревенски простенькой, круглоликой. Сереброва умиляли эти круглоликость и опрощенность.
— Ох ты, доярочка моя, — радовался он. Шли они с Верой прямо в смальтовую синь предгрозового неба, которое опиралось на лесистую синегривскую гору, и, настроенный Василием Ивановичем на философский лад, Серебров развивал перед Верой мысль о том, что удачное сочетание противоположностей — наиболее благоприятное условие для гармонии в семейной жизни.
— Ты спокойная и сдержанная, а я психопат, так что у нас все будет хорошо. Ты будешь уравновешивать меня на семейных весах.
— И не думаю. Ты слишком вознесешься, если я окажусь на противоположной чаше, — отказывалась Вера. — Я тоже могу быть психованной. И кроме того, жизнь сложная вещь, — добавляла она уже серьезно, словно Серебров был вовсе мальчишка.
— Скажи на милость, и откуда ты это знаешь? — задирался он и лез целоваться.
— Да что ты, злодей? Все рыжики истоптал! — вскрикивала Вера. Став на колени, они замирали. Из травы возникали серые, с прозеленью кольца рыжичных шляпок. Рыжики росли тут «мостами». Если долго смотреть в их кольца, то покажется, что это начало трубок, идущих в глубь земли. А какое оранжевое полыхание разгоралось в корзине, какой неповторимый дух шел от них! Рыжики были целой поэмой, которой можно было восхищаться всю обратную дорогу.
Днем они купались. Вера в плотно облегавшем ее грудь и талию голубом купальнике, стыдливо глядя под ноги, шла к воде. Серебров замирал, любуясь ею. Она чувствовала его взгляд и сердилась.
— Не смотри на меня так.
— Я не могу не смотреть, — шептал он. — Это преступление — не смотреть. Я смотрю на тебя как на произведение искусства.
С тонкой талией, полноватыми крепкими ногами, длинными распущенными волосами, она была какой-то новой, еще неведомой ему. Почему-то он не предполагал, что она такая красивая. Вера закручивала волосы и боязливо входила в воду. Серебров налетал на нее, брал на руки.
— Я же тяжелая, — отбивалась она, болтая ногами, но он не отпускал ее, и она обвивала его шею руками. Они брызгались, барахтались в воде. Верины длинные богатые волосы рассыпались и касались воды.
— Опять замочил, — сердилась она. — Вот и сиди теперь жди, пока я их расчешу да высушу.
— Русалка, дикая Бара, Ундина, — выкрикивал он, греясь на солнце, и терпеливо ждал, пока Вера расчешет волосы и упрячет их под платок. В простом длинном платье Анны Ивановны Вера уже была не такой притягательной и яркой, как в купальнике. Простая, понятная, с веснушками на носу и щеках.